узбекского хлопка нельзя производить взрывчатые вещества, а это сами понимаете, чем пахнет.

Вольф согласился. Он всецело был за то, чтобы хлопка в Узбекистане было побольше. Он даже был готов выступить перед передовиками-декханами и сельскими активистами. Комсомольский секретарь обрадовался, обеими руками ухватился за это предложение и пообещал снабдить артиста всеми необходимыми материалами.

Вольф удивился – какими?

– Как же, – улыбнулся молодой веселый узбек, говоривший по-русски умно и без всякого акцента. – Неужели в таком деле, как объяснение тайн человеческой психики, можно обойтись без сравнительного анализа урожайности в различных хозяйствах? Я уже не говорю о цифрах и процентах.

Вольф выпучил глаза. Азия осталась для него загадкой наравне с зовущими из-за горизонта воплями, тайнами непознанного, а также исходом непримиримой борьбы между «материализмом» и «идеализмом». Но в тот день, услышав о процентах, он совсем растерялся. Даже забыл провентилировать мысли задорного активиста.

Секретарь ни капельки не удивился. Он достал из кармана отпечатанные на листочке сведения и объяснил:

– В этой графе – проценты прироста собранного хлопка по сравнению с сорок первым годом, здесь разбивка по районам. Если вам будет что-нибудь непонятно, вот здесь номер телефона – он указал на отдельные цифры, конспиративно разбросанные по всей поверхности бумажного листа, – по которому вы можете получить дополнительные сведения.

Мессингу стало стыдно за себя, за телепатию, за всех медиумов на свете. Порой сломанная нога лишает их очень важного качества, отличающего всякое разумное существо, – способности соображать.

На прощание комсомольский секретарь попросил Вольфа выступить в Доме правительства, как только тот сочтет, что с ногой у него все в порядке.

На этот раз Мессинг не сплоховал. Он как опытный заговорщик поинтересовался:

– Я со всей охотой, но что мне делать, если компетентные органы порекомендуют Мессингу прекратить выступления? Скажем, по состоянию здоровья.

Активист только руками развел.

– Вот я и говорю, не надо тянуть с выступлением в Доме правительства. В любом случае партийные органы республики всегда готовы помочь вам. Телефончик у вас есть. Как у нас говорят, все в воле Аллаха, не так ли, Исламов? – обратился он к директору гастрольного бюро, который во время разговора об урожайности и процентах слова не обронил.

Тот вздрогнул и решительно кивнул.

Вечером жизнь порадовала Вольфа еще одним знакомством – с Абрашей Калинским. Оказалось, они с ним земляки, правда, дальние. Он был из Ломжи – Вольф, сами знаете, с Гуры Кальварии, что под Варшавой. Где она теперь, Гура? Где мама и папа? Где братья?

В Гуре Мессингов было полштетеле. Каких только Мессингов там не было: и сапожники, и арендаторы, и портные. Сами понимаете, надо было очень постараться, чтобы тебя запомнили, выделили, дали прозвище. Отца Вольфа называли Гершка Босой, немалая честь для нашего местечка. Наверное, потому что они были не самыми бедными кабцанами в Гуре; были такие, которым еще меньше доставалось пищи на стол. От такого нахеса сердцу больно.

Азохен вэй, Гура! Майн штетеле Гура!

В обществе Калинского Мессингу сразу стало хорошо. Подумал, какой добрый и чувствительный человек!

Вольф не раз выступал в Ломже, у них нашлись общие знакомые. У его отца была фабрика мыла. Но он не пошел по стопам родителя, а стал борцом. Организовывал забастовки, даже – вы не поверите! – на отцовской фабрике! В конце концов польская жандармерия сцапала его и приговорила к большому сроку. Спасло его, как он сказал, родство с Львом Захаровичем. Кто такой Лев Захарович? Как же, объяснил Абраша, – это же Мехлис, начальник Политуправления Красной армии!

Мессинг удивленно глянул на Калинского.

Он тут же поправился:

– Бывший начальник. Теперь он в немилости, сами понимаете, у кого… – и Абраша стрельнул глазами в потолок.

Ясно, он вхож в число своих. Не к месту родился вопрос, как Лаврентий Павлович обращается с Абрашей. Не грубит ли?..

Между тем Абраша продолжал рассказывать: его мать сообщила Льву Захаровичу, и тот добился, чтобы его родственника включили в число политзаключенных, которыми в то время обменивались Советский Союз и Польша.

– В какое то время? – поинтересовался Вольф.

– В 1937 году. У меня большой подпольный стаж.

В Советском Союзе Калинский, по его словам, «вертелся» уже пять лет. В присоединенном Каунасе его назначили директором фабрики парфюмерных изделий, и он очень подружился с Полиной Семеновной, которая и устроила ему перевод в Ташкент.

Кто такая Полина Семеновна?! Неужели вы, Мессинг, не слыхали о Полине Семеновне? Так это же Жемчужина! Жена Молотова, хорошая женщина с добрым еврейским сердцем, настоящая идише маме! Она руководит всей легкой промышленностью.

Впрочем, стаж подпольной работы Абраши интересовал Мессинга меньше всего. Встреча с ним обещала стать горькой – он ощущал это всей кожей. Оказалось, что Вольф и предположить не мог, до какой степени.

Когда речь зашла о Гуре, Калинский потупился и признался, что слышал о его и соседних штетеле самое ужасное, что может услышать еврей.

Мессинг замер от ужаса. Он уставился на него с такой силой, что тот не в силах был промолчать:

– Имею спецданные, в Гуре никого не осталось. Ни Мессингов, ни Кацев, ни Гольденкранцев, ни Горовцов! Всех отправили в Варшавское гетто – помните еврейский квартал в столице? Швабы обнесли его двойным забором и согнали туда всех местных евреев. Теперь, что ни день, оттуда уходят составы. Куда направляются, никто не знает, но пока еще никто не вернулся, ни весточки никто не получил.

Он сказал, а у Вольфа слезы хлынули из глаз. Люди за столиками начали обращать на них внимание. Медиум поспешил распрощаться с Абрашей и отправился к себе. Там можно было вволю поплакать.

То, что он узрел той ночью, никому нельзя рассказывать. Это библейский ужас. Это было все сразу – всемирный потоп, избиение младенцев и кара небесная. Впрочем, кто теперь не знает об этом?..

* * *

Признаться – недоброжелатели Мессинга сделали удачный ход. Им удалось выбить его из колеи. Он доверился Калинскому – человек, сообщивший о судьбе мамы и папы, не мог быть обманщиком. Он поможет.

И Абраша помог.

Когда он обмолвился, что собирается в Москву, Вольф попросил его о незначительной услуге: опустить написанное им письмо за пределами республики. Коротенькое такое письмецо, адресованное Трущеву Николаю Михайловичу.

На словах объяснил:

– В письме нет ничего предосудительного. Если хотите, я дам прочитать его.

Абраша удивился:

– Зачем письмо? Сами все можете рассказать адресату? Я могу взять вас с собой.

Мессинг ушам не поверил. То, что Абраша был вхож в высокие сферы, это не скроешь. То, что он имел знакомства с выдающимися людьми, тоже