её был не мужской и костюмы, казалось, скорее для женщин, чем для мужчин придуманы. Шёлковые кафтаны из ткани, переплетённой золотом, шитые и стёганные так, что были похожи на платья и женские корсеты, костюмы были полны молний (creves), из которых выглядывали ленты разных цветов, облегающие брюки и чулки, волосы неизменно искусно причесанные, бельё и кружева, драгоценности и перья рыцарей вовсе не знаменовали.

Особенно самые младшие из любимцев короля, у которых грудь была наполовину прикрыта и обнажена, которые подражали движением девушкам, пробуждали у людей смех и выкрики угрозы.

Всё в них, вплоть до тонких брюк и ножиков у ремня, казалось эксцентричным полякам странным и смешным.

Показывали на этих кукол пальцами и давали им обидные прозвища. Но французы были в этот день в таком весёлом настроении, такие гордые собой, что или о том не догадывались, или о том не заботились.

Когда после этих дамочек показывался потом кто-нибудь из польской молодёжи, по-польски или по-венгерски одетый, здоровый, сильный, плечистый, в отличной одежде и покрывающей его так, что красивая фигура казалась значительной, окрикивали весело своих.

Поляки также показывались в самых разнообразных одеждах, а изысканности было хоть отбавляй. Начиная от коней, до панов и челяди, ничего не приходилось стыдиться.

Кареты дам со своей бархатной обивкой выглядели также великолепно, с позолоченными столбиками, с золотой упряжью, чубами и изрисованными гривами и хвостами. Сопровождающая челядь была достойна панов. А всё это румяное, энергичное, здоровое, когда французы при них выглядели промокшими, бледными и слабыми.

Французских женщин, хоть о них знали в городе, тут для показа и сравнения не было вовсе, поэтому лицезреющие не могли сравнить их со своими, но собственным радовались, потому что и матроны, и девушки светились важностью и красой, а их одежду, пожалуй, в излишней роскоши можно было упрекнуть.

Покрылись другоценностями, которые поколения поколениям оставили в наследство, а ткань костюмов светилась золотом, серебром или нашивкой из жемчуга.

Короля из замка ещё не было.

Он всегда опаздывал, сегодня же прибывший к Седерину посланец из Парижа со срочными письмами, должно быть, его задержал.

Между тем, опережая его, ехала со своими фрауцимер принцесса Анна, а люди находили её всё ещё красивой и крепкой, не такой старой, как её лета говорили. Ехала в золотоглаве и драгоценностях, с веночком на головке, но такая грустная какая-то, словно не на танцы, но на похороны сивые кони её тянули.

При ней стройные пажи, её личная стража, урядники, целый венец девушек и целый отряд важных матрон.

Народ приветствовал последнюю из Ягелонок, а она ему отвечала поклонами.

Наконец ропот вдалеке известил о подъезжающем короле. Толпа с ещё большим, может, любопытством, чем всю инфанту, побежала его рассматривать, но с совсем различным расположением. Смеялись, показывали пальцами, передразнивали физиономии и мины французов, их вынужденные движения. Выходки были смелые, никакого уважения.

Генрих не много на это обращал внимания, ехал наряженный, в шляпе дивной формы, обведённой верёвкой жемчуга, улыбаясь своим товарищам, перебирая руками и показывая такое отменное настроение, как бы всё, что происходило вокруг него, его не заботило. Не мог с уверенностью не знать, что обычный люд насмехался над ним, потому что товарищи чувствовали это хорошо и некоторые из них злобно сжимали уста и поднимали кулаки.

Вся эта кавалькада шибко промелькнула и исчезла, въезжая в сад, у ворот которого остановились кареты, кони и челядь от карет с ними.

Внутри музыка уже играла быстрые танцы, которым их научили по большей части итальянцы, поэтому известные в Польше со времён Боны.

Сад по мере того как на дворе темнело, набирал какое-то торжественное очарование, которое ему придавали фантастично разбросанные лампы и тени, живописные группы мужчин в самых разнообразных костюмах, женщин, мерцающих от драгоценностей и лёгкой ткани.

Все должны были признать французам то, что умели устраивать прекрасные для глаз забавы и не жаловались ни на что. Покрывала, ковры, все виды дорогого сукна устилали землю, где было нужно, отделяли шёлковыми стенами, привязанными к веткам деревьев, одни, предназначенные для танца, другие – для турнира.

Не было также недостатка в масках и приготовленных фигурах, принаряженных в какое-нибудь мифологическое существо.

Король, сразу войдя и узнав, что принцесса его опередила, поспешил её приветствовать, как всегда, с подобострастным почтением и уважением. Провёл её потом по саду, показывая иллюминацию, которую как раз поспешно кончили зажигать.

От одних деревьев до других верёвки с лампочками блестели разноцветными сияниями; были это как бы венки каких-то цветов, формы которых принимали.

Музыка раздавалась среди зелёных веток расцвётшей черёмухи.

На одном красивейшем лугу среди сада, окружённом старыми деревьями, поднимались заставленные серебром серванты, все переливающиеся, а несколько огромных столов ждали тут гостей. Итальянская collazione была готова.

Король сначала пригласил на неё принцессу и её девушек, а другие французы пошли остальных приглашённых гостей собирать. За исключением духовных, которые не прибыли на эту вечернюю забаву, сенаторы, находящиеся в Кракове в небольшой численности, два пана Зборовских среди них, много богатой шляхты и урядников, все явились на королевское приглашение.

Во время ужина король был в таком чрезвычайно весёлом настроении, такой оживлённый, как никогда. Казался счастливым, а был только лихорадочно беспокойным. Новости, полученные из Франции, опьянили его, он двигался, смеялся, безумствовал, чтобы не выдать того, что носил в себе.

После ужина начались танцы.

Французским обычаем, открыть их должен был важный, церемониальный Pavanne, который был известен и принцессе Анне. Могла его, не нарушая своей серьёзности, протанцевать с королём, а за ними пошли другие пары.

Ведя медленно Анну, Генрих ей признался, что очень любил танец, но более быстрый и живой. На что она ему ответила, что давно уже по причине траура и одиночества не танцевала, забыла эти танцы и не могла в них участвовать.

– Буду приглядываться, – добавила принцесса, – а это мне доставит великое удовольствие. Поэтому прошу ваше королевское величество развлекаться, согласно вашему желанию, вовсе не обращая на меня внимания.

Король, казалось, только и ждал это распоряжение, и после «Пованна», проводив Анну на место, которое она заняла среди старших пан, сам очень живо начал с французиками готовить следующие танцы.

Все ими интересовались, потому что то те, что видели рисующегося короля с его приятелями в более доверительных обществах, много рассказывали о ловкости, гибкости и изяществе, с какими ни один из его двора не мог сравниться.

После «Пованна» уже можно было сделать точное представление об этом из итальянского танца Corrent, известного под этим названием на польском дворе, который французы называли по-своему, Courante, а