– Права ты, княжна Луша, негоже пихать то, что само катится! Скажешь, Миша, лишь то, что сочтешь нужным… Во мне утонет, как нечаянно упавшая гирька в глубокой проруби…

Весь остаток дня прошел в неспешной беседе, правда, теперь больше говорил Михаил, рассказывая о своих злоключениях, начиная с первой вести о выходе донских казаков с атаманом Степаном Разиным на Волгу, а потом и в Хвалынское море. И уже затемно, после ужина, досказал о последнем сражении на Урени, о встрече с ротмистром князем Трофимом Квашниным, который опознал в нем объявленного в розыск самарского сотника Хомутова, и о своем счастливом избавлении от погибели благодаря тому, что Дуняша подслушала разговор князя с хозяином постоялого двора, а княжна Лукерья оберегала его сон и… жизнь!

– С его подорожной от воеводы Борятинского, в его мундире драгунского ротмистра я смог счастливо добраться до Коломны, предъявляя документ сторожевым караулам как в Рязани, так и здесь, в Коломне. Мне своим именем сказываться опасно. Знаю, что воевода Милославский отправил в Разбойный приказ сказку для сыска, чтобы повсюду наладили розыск и поимку пущих самарских завотчиков, сотоварищей атамана Разина. И в той отписке сотник Михаил Хомутов по доносу Афоньки, бывшего холопа самарского воеводы Алфимова, стоит не на последнем месте.

– Да-а, Мишутка, густая каша сварилась на Руси-матушке! Такая густая, что никакими половниками ее не промешать – только топором рубить! – Семен повздыхал, глянул в окно – Коломна уже спала, лишь изредка у рогаток городских улиц, на ночь перекрывавших город, перекликались караульные, да вдруг, невесть чем встревоженные, начинали перебрех собаки, пытаясь просунуть головы под тесовые ворота.

– Топоры в руках палачей не бывают без работы. Последние два десятка лет сколько раз поднимался посадский народец супротив боярского притеснения, сам, должно, дядя Семен, хорошо помнишь! В сорок восьмом году – соляной бунт в Москве, через два года – вздыбился город Псков, в шестьдесят втором году – медный бунт, опять же – в Москве! Через три года бунтовали инородцы – мордва, башкирцы и иные. А теперь вот почти половина Руси встала за волю, пожелав изгнать лихих бояр из Москвы, чтобы не мутили разум государю дурными наветами на простой люд, посадских и казаков, беспричинно объявляя последних ворами и разбойниками, не давая на Дон хлеб и огневые припасы для обороны от крымцев.

– Твоя правда, Мишутка! Покудова бояре сверх всякой меры будут примучивать своих холопов да крепостных, будут такие же войны, как ныне. А то и похлеще, до самой Москвы. Не мимо сказывается в народе поговорка: «Нечем платить барину долга – ступай на Волгу!» На той Волге, знамо дело, либо в бурлаки, либо в разбойники. Эх-ма-а. Как же ты мыслишь дальше быть? Ведь и князем Квашниным тебе на Москве объявляться никак невозможно. Сам же сказывал, что у него там сродственники живут. Прознают, повидаться захотят, да лик у тебя не князя Трофима!

– То так, дядя Семен, – согласился Михаил, потер лоб пальцами, прислушиваясь, спит ли княжна Лукерья в своей светелке за стенкой. – Вот у меня голова и идет кругом – как довезти княжну до Москвы, чтобы она там объявилась перед родственниками живой-здоровой. Наверняка ее давно почитают погибшей, а упокойную молитву уже в церкви заказывали. А из Москвы потом сопроводить в родовое поместье близ Калуги. Ведь тем летом ей рожать пора будет! А теперь рассуди сам, дядя Семен – кем я буду при княжне? Сотником Хомутовым, на которого объявлен государев сыск и по которому московские каты тоскуют в темницах? Холопом дворовым? Тогда надобно купчую состряпать – у кого тот холоп был куплен! А ежели вольный человек с городского посада – тогда откуда, с какими бумагами приехал в поместье? Ярыжки быстро докопаются до сути, если только ухватятся за сомнительного человека. Присоветуй, дядя Семен, ты пожил на белом свете, у тебя мудрости в голове больше, чем у нас с Лушей, должен же быть какой-то путь к моему спасению!

– Думать крепко надобно, Мишутка, – согласился Семен, сдвигая к переносью черные кустистые брови, словно это помогало ему в трудную минуту принять правильное решение. – Очень крепко надо думать! И осторожно при этом, чтобы не попасть впросак, подобно несмышленому ягненку, который решил узнать, правда ли, что волки в лесу объявились! И нам тех волков-ярыжек у порога не дело дожидаться. Одно мне уже ясно, Мишутка: сотника Михаила Хомутова на Руси больше быть не должно! – Неожиданно лицо Семена озарила хитро-ласковая улыбка. Он хлопнул себя по крутому лбу ладонью, едва не вскрикнул от радости.

– Что такое, дядя Семен? – оживился Михаил, видя, как огоньком зажглись серые глаза старого сотника. – Неужто какую добрую мыслишку ухватил за хвост?

– Кажется мне, племянничек, что и в самом деле ухватил эту скользкую мыслишку – подобна речному налиму, да не выскользнет, крючок крепко зацепил за пасть! Да у нас с тобой, Мишутка, при коломенском воеводе в дьяках служит мой двоюродный брат Авдей! А у всякого дьяка голова на выдумки куда как горазда! Вот мы к нему и торкнемся в ворота со своей нуждой-бедой!

– Да что же придумает тот коломенский дьяк, дядя Семен? Неужто смекнет состряпать какую-нибудь купчую на меня? – подивился Михаил, но тут же согласился, что в руках дьяков воеводской приказной избы власть великая! Они творят ежели не все, то многое!

– Сделаем так, Миша. Поутру, не мешкая, езжайте с женкой Лушей далее на Москву, как теперь есть, то бишь в драгунском мундире и с его подорожной. Близ Москвы тебе надобно будет на постоялом дворе залечь, как тяжко заболевшему в дороге, а княжна Лукерья явится к своим родичам одна, объявит все, что надобно, погостит у тетушки для приличия, сколько сможет, потом воротится к тебе. Вы вместе приедете в Коломну, а я тем временем либо расшибусь в блин, либо добуду тебе нужные бумаги. Годится так? – Семен Хомутов даже вспотел, то ли от крепкого хмельного меда, который выпил после ужина, то ли от напряженных размышлений, как помочь племяннику устроить спокойную жизнь с этой милой княжной Лушей, дочерью его бывшего воеводы, перед памятью которого он и по сей день, что говорится, снимает шапку, а в годовщину гибели каждый раз заказывает в соборе поминальную молитву.

– Похоже, иного пути и вправду не сыскать нам! Будем уповать на изворотливый разум дяди Авдея, а ему пусть помогает сам Господь! – согласился Михаил, чувствуя, как от этой идеи дяди Семена становится спокойнее в его душе. – А на Москве, твоя правда, объявляться мне не следует, не уберечься от выжлецев[33] Разбойного