Они держались рядом: Блайт ниже, но у него легкий и быстрый шаг. Замешкавшись, – вопрос, видимо, застал его врасплох – Блайт протянул:

– Я… – А потом некоторое время молчал, будто не знал, стоит ли делиться. Или, как сказала бы Джемма, «придумывал, что соврать». – С матерью. Я рос здесь с матерью. В Кэрсиноре.

По его лицу проскользнула слабая тень, и Кэл прочитал его как по открытой книге: тема ему неприятна. Он бы не хотел на нее разговаривать. И Кэл бы мог сменить курс разговора, так же легко, как он делал это всегда. Мог бы, но не стал.

– И где она сейчас? – нарочно легкомысленно спросил он.

– Ушла, когда мне было четырнадцать. Импринтинг, – коротко пояснил Блайт. – Точно так же, как ушел мой дед, когда ей было пять.

– Вы рождаетесь от человека? Второй родитель?

– Насколько я знаю, это не… Это не важно. Тут как у тех существ, про которых вы вчера рассказывали, в общем-то. У леннан-ши тоже всегда рождается леннан-ши. Я не знаю своего отца. Думаю… – Он опустил голову и посмотрел куда-то себе под ноги. – Думаю, он человек. Мне кажется, маме просто было одиноко.

Кэл прикинул:

– То есть леннан-ши могут размножаться и вне симбиотической связи с донором?

Блайт поморщился:

– Не надо говорить… так. Это все-таки моя мама.

– Извини, – тут же легко согласился Кэл.

Блайт бросил на него невыразительный взгляд, но Кэл все равно увидел там недоверие. Он сказал:

– Нет, правда, извини. Не хотел тебя задеть.

В ответ Блайт кивнул и некоторое время шел молча, раскидывая ногами снег. Они медленно приближались к деревне, которая темным пятном маячила впереди сквозь падающий снег.

– «Симбиотическая связь», – негромко повторил Блайт. А потом сухо добавил: – Не ваш стиль речи. Обычно вы говорите что-то вроде «эта штука» или «вон та фигня».

Кэл притормозил, и Блайт тоже остановился – только опасливо. Настороженно посмотрел на него, так, словно не был уверен, не перегнул ли. Несколько крупных снежинок застряли у него на ресницах, он их сморгнул, но это не спасло: он весь в снегу, начиная от воротника чужой куртки и заканчивая завитками волос.

Настала очередь Кэла говорить эту фразу:

– Ты со мной шутишь.

– Ну. – Блайт неуверенно повел плечами. – Не все время же мне… На вас сердиться?

Кэлу показалось, что Блайт и сам до конца не уверен, как ему себя вести. В любом случае то, как он держится сейчас – спокойнее и раскованнее, – лучше, чем тот загнанный злой взгляд, который Кэл постоянно видел до этого.

– Ну, я, в общем-то, не тупой, – насмешливо хмыкнул Кэл. – Не Норман, конечно, но никто из нас тут не Норман. Таким ты мне нравишься больше, – без перехода прямо сказал он, – чем когда страдаешь.

– Я не страдаю, – возразил Блайт. – То есть… Разве это не вы… Жертва, которая должна страдать.

– Ну, я не собираюсь добровольно становиться твоей жертвой, Киаран, – сказал Кэл, а затем снова вспомнил: «Но самая несправедливая ирония в том, что для меня все ровно наоборот». И это заставило его добавить: – И тебе тоже не советую. Добровольные жертвы хороши только на алтаре, но не в жизни.

Они несколько длинных мгновений смотрели друг на друга – и Кэл увидел, что его слова находят понимание. Блайт кивнул.

– Отлично. – Кэл чихнул, когда на нос ему упала снежинка. – Тогда пошли обратно, пока они не решили, что ты меня съел, и снова не запихнули тебя в концентрический круг.

Немного помолчав, Блайт поправил его, и в этом тоже послышался отголосок шутки:

– Вообще-то, два круга.

– Два всегда держат лучше, чем один, – беззаботно ответил Кэл. – Ты не перестраховываешься – ты умираешь!

Он был вымыт и чист, но все еще чувствовал чужую теплую кровь – на лице, на шее, на руках. Норман не обманывался: он не был настолько закален и циничен, чтобы вживую перенести вид чужих выпотрошенных тел без сраного посттравматического синдрома. Оставшись в комнате в одиночестве, – голоса Джеммы и Доу слышались из столовой – он лег на кровать, пытаясь прогнать засевший внутри страх.

В чем-то это было еще хуже, чем темные сутки, проведенные в лесу. Помимо отчаяния – меня никто никогда не найдет, я отсюда не выберусь, я отсюда не выберусь, я отсюда не… – беспорядочного бега, сжимающего легкие, и голосов, эта ночь осталась для него смазанным наркоделичным пятном, которое его психика кое-как переварила. Для Нормана в ней не было ничего, обещающего мучительную кончину, – только ночной ужас. Норман же всегда был практичен. Трупы, искореженные и вывернутые наизнанку, недвусмысленно говорили ему: смерть тут и смерть идет за тобой по пятам.

Он занялся этой работой, потому что не так уж и боялся мистического, страшного или жуткого. Он не занялся работой полевого агента, потому что боялся умирать.

– Никто не умрет, – сказал он сам себе. – Никто здесь не умрет, заячья ты душа. Принимайся за работу.

И сел на кровати.

Никто в деревне не задал ни единого вопроса. Только Кейтлин, встретившаяся им по пути, удивленно спросила у Доу, где они умудрились «вымазаться»: это справедливо по отношению к остальным, но не к Норману, который в крови чуть более чем по уши; тем не менее Кейтлин оказалась или слепой, или очень тактичной. Мойра же даже не вышла из комнаты, когда они ввалились в дом.

Остановившись в коридоре, Норман прислушался.

– …дела это, там, в лесу? – Доу говорил отрывисто и резко. – Нужно действовать, пока на их месте не оказались мы.

– Мы вернемся в лес, как только придет Кэл. Чего еще ты от меня хочешь?

А вот голос Джеммы Норману не понравился. Несосредоточенный, будто разговор ей был не интересен. Он бы и не обратил внимания, наверное, если бы она сегодня целый день не вела себя тихо. Совсем… не по-джеммовски.

– Чтобы ты отнеслась серьезнее. – Кажется, именно это Доу и раздражало. – Те люди не просто мертвы, ты это понимаешь? Были убиты, а потом замерли. Вне времени. Как тебе такое? – А затем он повысил голос: – А тебе, библиотекарь?

Конечно же, он его услышал. Странно, что Джемма нет. Когда Норман вышел из коридора, немного смущенный, она удивленно моргнула.

– По поводу того, что ты сказал. – Норман провел рукой по щеке, стирая фантомные следы крови, и, откашлявшись, процитировал: – «Самайн означает вневременной период. Замкнутый цикл, в котором успевают начать и завершиться любые события, сколько бы они ни длились – сутки, год или вечность».

– Очередные мистические цитаты? – с легким глумлением спросил Доу. – Хорошо, опять Самайн. Как нам это поможет на практике?

Норман растерялся. Он не имел ни малейшего понятия, как это может помочь на практике. Его задача – строить теории.

– Самайн и время, – попытался объяснить очевидное он. – У вас прошло несколько часов, у меня – почти сутки, когда я потерялся. Рассвет, который не наступил в нужное время. Теперь эти… эти… тела. – Он усилием воли отогнал воспоминание. – Определенно прослеживается какая-то система. Здесь есть связь.

Джемма только потерла лоб пальцами, а Доу цокнул языком. Норман почувствовал себя задетым. Сколько бы гоэтики и артефакторы не кичились, называя ликвидаторов «головорезами», все они были одной масти – оперативники. Пришли, разобрались с проблемой, ушли. Анализ для библиотечных крыс вроде него, да?

– Ну вот когда выяснишь, что за связь, – протянул Доу, словно специально хотел его задеть, – и как мы можем ее использовать, чтобы выбраться отсюда, – я с радостью выслушаю.

– Отвали от него, – огрызнулась Джемма. – Твоя фрустрация – твое личное дело, Доу.

– А ты его нянька, что ли?

Норман даже дослушивать это не стал.

Обычно он бы попытался разрядить обстановку, смягчить ситуацию, сделать их ругань не такой острой, но сейчас… Сейчас у него не было на это сил. Он вышел на крыльцо, позволяя морозу ударить себя по щекам, и с тяжелым чувством оглядел тоскливый пейзаж. Откуда-то слева загремело ведро, и Норман обернулся: это Брадан, сидя на корточках, ковырялся у сарая. Разговаривать, если честно, не хотелось, и Норман собрался было скрыться в доме, а затем и в комнате, но как раз в этот момент Брадан поднял