Ой, чии то воли по горах ходили,

Ой, то того козака, що ми в трёх любили:

Першая любила — подарочки шила,

Другая любила — сестра розлучила,

Третия любила — та й причаровала.

Кукушка приносит также вести о смерти близких. В одной песне молодец, которого убивают, перед смертью обращается к кукушке и поручает ей принести весть его жене; кукушка исполняет это поручение.

«Лети, лети, зозуленько, та й сядь на воротях;

Нехай вийде моя мила в червоних чоботях!»

Прилетила зозуленька та й пала на хати

Чи не вийде его мила до двору из хати?

Ой, не вийшла его мила, а найменьша свисть,

Ой, принесла зозуленька найсмутнишу висть.

Оборот этот очень древний, так как мы встречаем вариант почти подобного в шотландских балладах: убитый охотник посылает птицу (только не кукушку, а дрозда) передать весть о его смерти матери. В песне об убитом молодце Лебеденке кукушка жалобным кукованьем приносит весть матери о смерти сына.

Прилетила зозуленька та й сила,

Та й почала зозуленька жалибно кувати.

Пишла ж наша Лебедиха сусидив питати:

«Сусидочки голубочки, який мини сон снився,

Либонь мий син Лебеденко сю ничь оженився».

В думе о трех братьях, убежавших из Азова, кукушка садится в головах исклеванного орлами и истерзанного волками тела козака и оплакивает его, как сестра брата или мать сына.

Де ся взяла сива зозуленька,

В головках сидала, жалибно кувала,

Як сестра брата або мати сина оплакала.

В другой думе, при таком же положении, кукушке влагается меланхолическое размышление.

У недилю рано порану,

Сива зозуля вилитала,

На могилу сидала,

Жалибно ковала:

«Голово козацька, голово молодецька,

Чи е в тебе на Руси отець або мати,

Або састра найменьша?

Як би отець, мати видали,

Билу постиль би на смерть слали,

Або сестра найменьша видала,

То в недилю б раненько вставала,

Жалибненько оплакала,

Так як би зозуля закувала!»

Подобное встречается в одной немецкой балладе, где лесная птичка оплакивает голову убитого, не имеющего около себя никого близкого.

Но есть в песнях места, где за кукушкой не признается всеведущей силы. Так, в одной песне заблудившийся в лесу козак просит кукушку указать ему дорогу, но кукушка отвечает, что она ему не скажет, а пусть он спросит об этом соловья.

«Зозуленько сивенькая,

Та скажи мини дорогу,

Куди ихати до роду,

Ой, до роду, до родили,

До вирненькои дружини?» —

«Ой, козаче, левенце,

Не скажу я тоби сердце,

Спитай же ти соловейка:

Вин ранесенько встае,

И високо литае —

Вин дороженьку знае!»

Затем в той же песне следует восклицание: какой же глупец козак, что спрашивает кукушку.

Козаче бурлаче, дурний розум маеш,

Що зозули питаеш!

Еще резче высказывается это в другой песне, где девица спрашивает кукушку, сколько времени она останется в девицах, и недовольная ответом кукушки говорит: «Чтоб ты, кукушка, семь лет не куковала за то, что мне не сказала правды».

Бодай же ти, зозуленько, сим лит не кувала,

Що ти мини молоденький правди не сказала!

Быть может, здесь нужно видеть влияние сравнительно позднейших времен, когда уже прежняя языческая вера в прорицания кукушки поколебалась. Но, может быть, это представление имеет связь с тем старинным представлением, по которому кукушка могла быть ложною, т. е. что-то другое принимало вид или казалось людям кукушкою, не бывши на самом деле ею. Таким образом в немецкой песне спрашивают кукушку, сколько времени остается жить, и при этом приговаривают: «Смотри же, не солги, не обмани, а то, значит, ты не настоящая кукушка».

Kukuksknecht,

Segg mi recht

Segg mi war

Wie viel Iahr ich leben soll.

Betrug mich nicht

Betrug mich nicht

Sonst bist du der rechte Kukuck nicht.

Здесь же мы можем привести одно место из галицких песен, где мать сердится на кукушку за то, что она разбудила ее ребенка.

Бодай з тебе, зозуленько, сиве перье впало,

Збудила с ми дитиноньку, ще би було спало!

У германских народов кукушка, кроме того, имеет эротическое значение и часто представляется в песнях символом молодца и любителя прекрасного пола:

Der Kukuck ist ein braver Mann

Der sieben Frauen halten kann.

У нас в народе такого представления не могло образоваться уже и потому, что там кукушка (der Kukuk) мужеского рода, у нас — женского; но в одной веснянке есть странный образ, невольно побуждающий искать аналогии с древнегреческим мифом о превращении женоподобного Зевса в эту птицу: «Вставай, челядь, городите город, закрепите его терном, чтобы не прилетела сизая кукушка и не похитила девичьей красы».

Вставай, челядонько,

Город городити,

Терненьком тернити,

Щоби не злетила

Сива ей зозуленька,

Щоби не схватила

Паняньскои краси.

Подобный образ встречается в другой веснянке о соколе, где он соответствует постоянной символизации этой птицы. Так как эта песня стоит особняком и ничего другого в таком же смысле мы не отыскали в песенности, то и нет возможности приводить об этом более предположений.

Кукушка иногда в песнях — символ женщины: жены, сестры, матери; лица, плачущие над убитым козаком, называются тремя кукушками.

Ой, надлетило дви, три зозуленьки,

Вси три просивеньки, та вси три смутненьки.

Ой, одна упала по конци головки,

А другая впала по конець нижочок,

А третя упала по конець серденька.

По конець головки — то мати старенька,

По конець нижочок — сестричка ридненька,

По конець серденька — то его миленька!

Но преимущественно кукушка — символ матери.

Прилетит там зозулейка,

Зозулейка риднейкая…

Зозулейка прилетав,

З за бучейка дазирае,

Ходь, синойку, до домойку,

Ней ти змию головойку!

В