Шрифт:
Закладка:
Дети графа. – Их странности. – Иллюминат Перрен. – Несчастная судьба графа Кирилла.
На Девичьем поле, в приходе Знамения Богородицы, стоял загородный двор графа Кирилла Григорьевича Разумовского; этот двор, как и Гороховский двор родного брата его, стоявший на наемной земле Спасо-Андрониева монастыря, был пожалован императрицей Елисаветой Петровной во время ее пребывания в Москве в 1744 году. Кирилл Разумовский, при пышном дворе Елисаветы, был настоящий вельможа, не столько по почестям и знакам отличия, сколько по собственному достоинству и тонкому врожденному умению держать себя. Отсутствие гениальных способностей в нем вознаграждалось, как говорит Гельбиг, страстною любовью к отчизне, правдивостью и благотворительностью, качествами, которыми он обладал в высшей степени и благодаря которым он заслуживал всеобщее уважение.
Императрица Екатерина II про него говорит: «Он был хорош собою, оригинального ума, очень приятен в обращении и умом несравненно превосходил брата своего, который также был красавец, но был гораздо великодушнее и благотворительнее его. Я не знаю другой семьи, – продолжает Екатерина, – которая, будучи в такой отменной милости при дворе, была бы так всеми любима, как эти два брата». Кирилл Разумовский был хорошо образован для своего времени, он отлично говорил по-французски и по-немецки. Обучался он в Страсбурге и в Берлине у известного Леонарда Эйлера, бывшего профессором четырнадцать лет при Петербургской академии.
Кирилл Разумовский молодых лет пустился в вихрь света: он ежедневно находился в обществе государыни, то при дворе, то у брата своего. Имя его, по словам Васильчикова, беспрестанно встречается в камер-фурьерских журналах: то он дежурным, то форшнейдером, то он принимает участие в «кадрильи великой княгини», состоящей из тридцати четырех персон, и т. д.
Блеск двора Елисаветы был изумительный, щегольство и кокетство дам тогда было в большом ходу при дворе, и все дамы только и думали о том, как бы перещеголять одна другую. Елисавета сама подавала пример щегольства; так, во время пожара в Москве, в 1753 году, у нее сгорело 4000 платьев, а после смерти ее Петр III нашел в гардеробе с слишком 15 000 платьев, частью один раз надеванных, частью совершенно не ношенных; два сундука шелковых чулок; лент, башмаков и туфлей до нескольких тысяч, более сотни неразрезанных французских материй и проч.
Даже французы, привыкшие к блеску своего Версальского двора, не могли надивиться роскоши нашего двора. Но не одна Елисавета любила, чтобы вокруг нее все сверкало и блистало, – чрезвычайная пышность двора была и в предшествовавшее царствование.
Известна любовь Анны Иоанновны к роскоши и блеску, требовавшей от вельмож и придворных громадных расходов, и для того, чтобы быть на хорошем счету у императрицы, чтоб не затеряться в раззолоченной толпе, наполнявшей дворцовые апартаменты, человек, не обладавший миллионами, неминуемо должен был продавать ежегодно не одну сотню «душек», по нежному выражению известного маиора Данилова.
Придворные чины, по словам Миниха-сына, не могли лучшего сделать императрице уважения, как если в дни ее рождения, тезоименитства и коронации приедут в новых платьях во дворец. Манштейн в своих записках пишет: «Придворный, тративший на свой туалет в год не более 2000 или 3000 рублей, был почти незаметен». К русским можно было очень хорошо применить сказанное одним саксонским офицером польскому королю о его вельможах: «Государь, надобно расширить и возвысить городские ворота, для того чтобы могли проходить в них дворяне, несущие на спинах своих целые деревни». Словом, все, имевшие честь служить при дворе, разорялись окончательно, чтоб только быть замеченными. Портным же и модным торговцам достаточно было прожить два года в столице, чтоб составить себе большое состояние.
В екатерининские времена покупки модных вещей совершались по большей части в Гостином дворе, а не в магазинах на Кузнецком мосту, как теперь. На Ильинке, около лавок, в зимнее время бывали самые модные гулянья всей московской аристократии, и тогдашние волокиты назначали там свидания. На это купцы неоднократно жаловались царице, говоря, «что петиметры и амурщики[145] только галантонят» и мешают им продавать.
Приезды в магазины наших бар в те времена отличались необыкновенною торжественностью. Большие, высокие кареты с гранеными стеклами, запряженные цугом крупных породистых голландских лошадей всех мастей, с кокардами на головах, кучера в пудре, гусары, егеря сзади и на запятках, с скороходами, бежавшими впереди экипажа; берлины[146], с боковыми крыльцами, широкие сани с полостями из тигровых шкур, возницы, форейторы в треуголках с косами, вооруженные длинными бичами; чинные и важные поклоны, приветы рукой, реверансы и всякие другие учтивости по этикету того времени – все это представляло довольно театральную картину на улицах Москвы.
Но помимо Гостиного двора существовали и лавки, куда ездили наши аристократки. Так, в екатерининские времена была модистка Виль; здесь продавались тогда модные «шельмовки» (шубки без рукавов), маньки (муфточки), чепцы рожки, сороки, чепцы «королевино вставанье», à la грек подкольный женский кафтан, распашные «кур-форме» и «фурро-форме», башмачки «стерлядки», «улиточка» и проч. Разные бантики, кружева, в екатерининское время – цветы, гирлянды для наколок и на дамские платья модницы покупали у m-me Кампиони; «уборщик и волосочес» Бергуан рекомендовал всем плешивым помаду для отращивания волос из духов «Вздохи Амура», он же делал изобретенную им новую накладку для дамских головок в виде башен с висячими садами à la Семирамид. Другой парикмахер из Парижа, Мюльет, рекомендовал для мужчин парики из тонких белых ниток, которые так легки и покойны, что весят только девять лотов; одевая их, не надо помадить толстым слоем сала и обсыпать мукою; голландец Шумахер, в Китай-городе, на Фомовском подворье, продавал полотна и кисеи; портной Жуков публиковал в «Московских ведомостях» 1777 года, что он имеет плисовые кафтаны, на разных мехах винчуры и нового фасона чинчиры.
Возвращаемся к молодому франту и моднику Кирилле Разумовскому. Через год по возвращении из-за границы он был назначен президентом Академии наук. Назначение двадцатидвухлетнего молодого человека было мотивировано следующим аргументом: «…в рассуждении усмотренной в нем особливой способности приобретенного
