этот момент академик все же расправил плечи. Смотрит и на проводника, и на Покровского, и на приближающихся сероглазых молодых людей с гордостью и презрением. Трясется весь от страха, а голову старается держать высоко. Сплюнул бы, да не привык так поступать — воспитанный.

Понял, как выглядит со стороны, эстетическое чувство взыграло. И мировой шедевр в портфеле… Перед Прохором стыдно.

Или понял, что согбенная поза ничего не изменит.

Да, так лучше. В конце концов, какая кара ждет опростоволосившегося академика? Он по-прежнему наверняка будет заниматься любимой наукой, густо есть и сладко спать, мозг его нужен Стране Советов, и потому его не лишат витаминов. Поселят его в худшем случае в уютной шарашке, а то и в просторной квартире на окраине какого-нибудь большого города, а то и на правительственной даче, зависит, насколько важные для государства задачи наловчился щелкать академик Харитонов. Да, из шарашки не выпустит вахтер, из квартиры неприметный человек, круглосуточно дежурящий на лестничной клетке, с территории дачи — злая собака. Но баланды с протухшим мясом, ручной пилы на сорокаградусном морозе и унижения, которому всякий уважающий себя уголовник обязан подвергать в тюрьме вшивого интеллигента — этого не узнает академик М. А. Харитонов.

Жалко академика или не жалко, после того как он расправил — попытался хотя бы! — плечи, скажи, Покровский! Жалко, конечно, что за дурацкий вопрос. И без того было жалко. Всех людей жалко.

Икона… Что икона? Да, Покровский тоже, разумеется, полюбовался, подержал в руках, даже понюхал краску, вот он, наконец, подлинник Спаса в силах, из-за которого пролито столько крови.

Золотой круг, синий овал, черный ромб, красный квадрат, светлое чело… Книга, лопающаяся от вековой мудрости. Прислушался изо всех сил к себе Покровский, не ёкнет ли, не звякнет ли… Нет, не ёкнуло и не звякнуло.