— Когда-то я стал посмешищем всего города из-за твоего самосожжения. Тогда ты это сделала из-за него, из-за того, кто был твоим мужем, а сейчас что?

— Ты о чем?

— Уж не считаешь ли ты, что мне было легко прожить сорок пять лет с одной женой? — вместо ответа спросил он. — Весь вопрос упирается в поведение, в умение себя сдерживать или, если хочешь, в распущенность.

— Я вижу, ты сегодня настроен обсуждать моральные темы, — с иронией улыбнулась Венета.

— А ты на что настроена? — подошел к ней Драган. — С тех пор как ты сама выбрала себе дорогу, ты бродишь по тупикам и сама себя обманываешь, считая, что идешь по широкому пути.

— Мне все это безразлично! — Венета закурила сигарету.

— А все потому, что тебе не о чем тревожиться в жизни.

— А разве нужно, чтобы я из-за чего-то тревожилась? — посмотрела она на него. — Вот ты страдал всю свою жизнь, а чего добился? Витаешь в облаках в своем виноградном царстве и непрерывно размышляешь о «счастливой» жизни своих детей. Не кажется ли тебе все это парадоксом, отец?.. А теперь вот схватился за избитую тему. Мне надоело тебя огорчать. Нет ли у тебя чего-нибудь выпить?

— Посмотри в буфете. Думаю, что там осталось немного твоей водки.

— Вот это уже другой разговор! — оживилась Венета и налила себе в большую глиняную чашку. — Ведь это вы, старики, так говорите: клин клином вышибают.

— Не узнаю тебя.

— И не затрудняй себя зря. Ты сам сказал, что мне уже минуло сорок два.

— Человек всегда может стать посмешищем. Для тебя что же, перевелись все мужчины, раз ты гуляешь с этим молокососом? — неожиданно взорвался Драган. — Он же тебе в сыновья годится!

Глаза у Венеты погрустнели. Вот он какой! Вроде бы оторвался от мира, а знает больше других. Она все могла ему позволить, но касаться ее сокровенных тайн — это уже чересчур. Да что он понимает в жизни? Знает одно лишь чувство преданности и ничего больше. А может ли он разобраться в женской душе, одиночестве, в котором она пребывает днем и ночью, становясь все более опустошенной, неудовлетворенной...

...С Кириллом все было. совсем по-другому. Молодой мужчина, поэт... В нем она увидела свои неосуществившиеся мечты. Когда-то и она писала стихи. На нее возлагали надежды, но она вышла замуж и... Пришлось все начинать сначала, чтобы не сойти с ума от скуки. Два диплома высшего образования, критик, главный редактор... А что критиковать? Все то, чего она не добилась, что пришлось ей не по вкусу, не по нраву? Ее статьи в периодической печати становились событием, и она почувствовала, как вместе с известностью ее постоянным спутником становится одиночество, от которого она пыталась бежать более двадцати лет.

Однажды в ее кабинет вошел Кирилл. Было двенадцать часов ночи. Она сразу же заметила, что он выпил.

— Это я! — сказал он вместо того, чтобы поздороваться.

— Очень мило, — посмотрела на него Венета и, кто знает почему, подумала: «Наверное, он ростом не менее двух метров!» — таким высоким он ей показался.

— Я хотел, чтобы вы увидели меня с более близкого расстояния и получили полное представление обо мне для ваших последующих выступлений по поводу сборников моих стихов.

— Я не пишу портретов. — Она знала его по фотографии в книге. — Я пытаюсь лишь открыть частицу вашей души в вашем творчестве, — поднялась она и предложила ему коробку с сигаретами.

Он отодвинул ее руку. Вытащил смятую пачку и взял сигарету. Он сначала поднес огонь Венете, а затем затянулся несколько раз едким дымом и, опершись ладонями о письменный стол, спросил:

— А у вас есть душа?

В редакции никого, кроме них, не было. Он стоял с одной стороны письменного стола, она — с другой.

— Нет! — прозвучал ее откровенный ответ. Этот мальчишка понравился ей своей бесцеремонностью.

— Именно это я и хотел узнать, — он раздавил сигарету в пепельнице. — Прошу прощения! — и пошел к двери.

Его категоричность заставила Венету вздрогнуть. Она ужаснулась тому, что в следующую минуту останется одна, мучимая своими собственными мыслями.

— Подождите! — сказала она. — У вас с собой новые стихи?

— А если с собой, так что из этого следует?

— Может быть, вы их предложите нашей газете?

Кирилл вынул несколько смятых листков и положил на письменный стол.

— Они написаны сегодня ночью. Чернила еще не просохли.

Венета снова оказалась в затруднительном положении. На листках были нацарапаны какие-то иероглифы. До сих пор она не встречала такого небрежного почерка. Одни слова были написаны лить наполовину, в других недоставало средних слогов...

— Не затрудняйте себя! — улыбнулся поэт. — У меня такой почерк, что только я сам могу его разобрать. Зато не боюсь плагиата. — Он взял листки из ее рук и начал читать.

Венета прикрыла глаза, заслушалась. Это был другой человек, совсем не тот, каким она себе представляла его по последнему сборнику стихов — пустым, экстравагантным, иногда даже глуповатым. А голос...

Она смотрела на него сквозь полуопущенные ресницы. Он положил листки на столик и декламировал, прислонившись спиной к стене. Она его не перебивала. Казалось, он весь отдался стихам — полным то сладкой муки ожидания и надежды, то протеста против неправды, — и во всем этом ощущалась боль по несбывшемуся, по мечте, которая может избавить от одиночества.

Кабинет словно преобразился от его присутствия. Каждый уголок ожил, и Венета уже не следила за текстом, а слушала только голос, его напевное звучание.

Сколько времени она провела в таком состоянии, Венета не помнила. Когда Кирилл умолк, она вздрогнула. Открыла глаза и увидела его вдруг засветившееся лицо.

— Вы устали! — прошептал он.

— О нет, продолжайте!

— Уже три часа ночи.

— Неужели? — поднялась Венета.

— Вам нужно отдохнуть. Завтра я их принесу, только перепечатаю на машинке, — кивнул он на листки.

Венета подошла к вешалке и сняла свой плащ.