Когда в дверь постучали, Гена подумал, что идет открывать разъяренной Надежде Александровне, и заранее придал лицу невозмутимое выражение, собираясь сказать нечто вроде – какими судьбами, в такой поздний час, уж не случилось ли чего. Хотелось еще сильнее разозлить ее.

Но пришлось утешать.

Усталый, потерянный, совершенно непохожий на себя, Борис плюхается на стул и с каким-то собачьим подвывом кричит:

– Не пойму, чего она добивается! Убей меня – не пойму. У тебя случайно выпить нет?

Гена видит, что Борис уже успел принять. Раньше за ним такого не замечалось. Если и выпивал, то исключительно ради деловых знакомств или с девицами, и то осторожно, а в одиночку, с тоски, да чтобы еще выпрашивать – никогда.

– Было до вчерашнего дня, да Славик завалился. Разве после него уцелеет.

– Знаешь, какую телегу она сочинила про меня?

– Знаю, был вчера в управе.

– И туда дошло. Но бог с ней, с управой, за последний год мои косточки там и перемыли, и выполоскали. Меня другое бесит – какого дьявола мои теперешние коллеги носятся с этой писаниной?

– Неужели поверили?

– Нет, конечно, последним идиотом надо быть, чтобы поверить в такую галиматью. Но не нравится мне это.

– Кому такое понравится.

– Эта стерва не остановится. Она и Ленке на службу может написать.

– Кто ее знает?.. От нее все можно ожидать. Она и мне подарочек приподнесла. Потребовала шестьсот рублей за мебель.

– Какую еще мебель?

Гена рассказывает историю появления в его комнате полированной «стенки».

– С мастерами, значит, договорилась. – Борис заходится плачущим смехом. – Ну молодец, эти полки я сгородил три года назад. И полировки я натаскал. Помнишь, в управе ремонт делали? Смотрю, Тарасов прикручивает к багажнику что-то плоское, завернутое в бумагу. А я что – хуже его? Собирался закрыть, да руки не дошли.

– Значит, полировка ворованная?

– Ты имеешь в виду, есть ли на нее документы? Есть, Генаша, Надежда такие штучки наперед видит. Но городьбу начинал я, уже и дверцы напилил, они на балконе лежали, шарниров достать не мог.

– Я сразу понял, чья работа. Фасад еще туда-сюда, а внутри как в дачной времянке. В деревне сортиры лучше отделывают. Привыкли заботиться о внешнем лоске. Да что теперь говорить, я разобрал по досточке и сложил у нее под дверью эти шестьсот рублей.

– Слушай, ты молодчина! Лучше с ней не связываться.

– Поздно предупреждаешь – уже связался. Теперь надо думать, как развязаться.

Гена специально задевает Бориса, но тот упорно не замечает уколов и переводит разговор на свои беды.

– Коварная баба. Откуда что взялось. Последняя телега, например. Зачем? Все, что хотела, получила. Все ей оставил. Вроде бы и успокоиться пора. Какая ей польза от моих неприятностей? Выживет меня с работы, уйду в какую-нибудь шарагу, и станет она получать тридцать рублей по исполнительному листу.

– В будущее смотрит. Алименты все равно скоро кончатся, четыре года она перебьется, а дальше ты один будешь страдать.

– Вот именно, кровная месть…

И вид Бориса, и голос его – откровенная мольба о сострадании. Но у Гены ни сострадания, ни жалости. Не верит он ему. Пусть рассказывает другим про свои несчастья и перед другими разыгрывает из себя жертву, перед теми, кто не видит, что жертва эта прежде всего рассчитывается за собственные удовольствия. Но с какой стати за эти удовольствия должен платить он, Гена?

Борис продолжает свои излияния. А Гена прислушивается к шагам в коридоре. Ему почему-то кажется, что с минуты на минуту должна ворваться Надежда Александровна, не может она не приехать, не в ее это характере. Влетит она, разъяренная, и увидит муженька, то-то выйдет разговорчик, будет чего и посмотреть, и послушать, и прояснить кое-что можно будет.

Но Орехова не приезжает.

11

Если не приехала – значит, должна позвонить, узнать рабочий телефон для нее не проблема. Гена ждет. Звонят из треста, звонит Славик, звонит жена сменного электрика – Орехова затаилась. Он начинает нервничать. Не нравится ему неожиданное затишье, и сразу после работы он едет на разведку.

Разобранный шкаф покоится в коридоре, разложенный на все те же аккуратные стопочки. Орехова даже и не прикасалась к нему. Дверь в его комнату целехонька, и в комнате ничего не изменилось. Гена немного обескуражен, не может он поверить, что соседка оставила его выпад без ответа. Он слышит, как Орехова проходит на кухню и отправляется на переговоры.

– Видите, как все складно получилось, а вы боялись, – говорит Гена, стараясь выдержать невинно-шутливый тон.

– Куда я дену этот хлам, чулок об него уже порвала.

– В комнате можно поставить или на дачу увезти. Дача у вас приличная, места в ней много.

– Без советов обойдусь.

– Дело хозяйское.

Орехова поворачивается к нему спиной и сосредоточенно строгает на терке морковь. Она словно забыла про шестьсот рублей, которые требовала за шкаф. Или сдалась, или выжидает подходящий момент, чтобы ужалить побольнее. Гена не очень верит в покорное смирение, но напоминать о деньгах воздерживается, не хочет лишний раз дразнить – может, и вправду обойдется. Орехова трет морковь, подчеркнуто не обращая внимания на Гену, но стоит ему направиться к выходу, и она заговаривает:

– Что же ты – шкаф разобрал, а про пол забыл? Я тебе его не дарила.

Гена останавливается, не совсем понимая, о чем идет речь, ждет, когда Орехова объяснит, но она замолкает, и ему приходится спрашивать:

– Что я еще должен?

– Деревоплита с пола мне и самой пригодится, – говорит Орехова, по-прежнему не оборачиваясь.

– А может, и двери снять, и рамы выставить?

– Двери и рамы казенные, а плиту для пола я сама покупала, документы у меня в сохранности. Так что пока ремонт не начал, советую снять ее, потом неудобно будет.

– Нет уж, снимай сама, если на то пошло, – говорит Гена, надеясь, что все кончится простой угрозой.

– Юрка, иди быстрей сюда!

Мальчишка не заставляет себя ждать, вбегает на кухню и встает между матерью и Геной. В глазах его откровенная ненависть и решительность.

– Найди топор, – объясняет Орехова, – и отдери плиту с пола, Потом отвезем ее на дачу.

Гена не вмешивается, прислонясь к косяку, смотрит, как уродуют его комнату. Топор мальчишке явно не по руке. Пытаясь убрать плинтус, он сначала царапает пол, потом пробует подцепить его со стороны стены и скалывает штукатурку. Мать топчется рядом, кричит на него, но делу ее крик не помогает. Юрка нервничает, торопится и обламывает угол плиты. Орехова вырывает у него топор, пробует сама, но и у нее ничего не получается. Бросив топор, она убегает к себе и возвращается с клещами. Пробует