Степан Ерофеевич положил руки на стол и уронил на них голову.

– Так-то оно лучше, – удовлетворённо сказал Милославский. – Посидишь у меня дотемна в чулане, а потом, благословясь, отправишься в путь.

Он открыл дверь на крыльцо и кликнул солдат. Те подняли Твёрдышева с лавки и, держа под руки, повели в подклеть. Впереди, показывая дорогу, шла Настя.

Девка-душегрейка вернулась в горницу с весьма недовольным видом и приступила к Милославскому с упрёками:

– Зачем отпускаешь моего ненавистника, князюшка? Пробежится он к Барятинскому, вернётся с ним в город. Тебя царь пошлёт на другую службу, а меня Твёрдышев сживёт со свету!

– Не горюй, Настя, – Милославский привлёк к себе сладку девку, пощекотал бородой белую шейку. – Забудь о Твёрдышеве, будто его и не было. Был гость, да весь вышел.

Настя руками и телом облепила Милославского и стала отступать из комнаты в дверь спаленки, она привычна была считать, что долг платежом красен, и что это был за платёж, князю хорошо было ведомо.

– Отпусти, Настя, до вечера, – жарко выдохнул Милославский. – Слышно, на крыльце застучал сапогами полковник, он ко мне по делу явился.

Зотов вошёл в комнату не один, а с поручиком Надёжой Кезоминым. Было сразу видно, что явились прямо из пекла сечи: лица чёрные от пороховой копоти, в глазах вспыхи жаркого боя.

– Почти вровень с пряслом воров наложили, – сказал полковник. – Но они в числе не убывают. Страшусь того дня, когда они осилят нас многолюдством.

– Для этого я и позвал тебя, Глеб Иванович. Нужен человек, чтобы сходить к Барятинскому. Он в Тетюшах, а если вышел оттуда, то искать его надо на засечной черте. Другого пути ему нет.

– Для этого дела у меня самый лучший посыльщик Надёжа Кезомин: и разумом остер, и силой не обижен.

Милославский оценивающе глянул на поручика и понял, что он из тех ратных людей, которые живут только войной, другого у них в памяти нет, родина им – солдатский полк, а государь – полковник Зотов. Поручик воеводе приглянулся.

– Ступай, Надёжа, в свою воинскую избу и спи до темноты. Затем явишься в сторожку воротника Федьки Трофимова в Крымских воротах. Я там тебя найду.

7

Близко к вечеру погода стала портиться, над Волгой и вокруг Синбирска нависли тяжёлые сине-белые тучи, подул резкий холодный ветер, и вскоре пошёл крупяной снег. Федька Трофимов выглянул, открыв дверь, наружу, поймал ртом несколько снежных льдинок и скрылся в своей сторожке.

«Где же та Настя? – подумал он, кутаясь в овчинную шубёнку. – Совсем девка от рук отбилась, а ведь сейчас она нужна мне позарез!»

Всю жизнь прожив в крепостных воротах, Федька привык считать своим всё, что плохо лежит у других. Почти с каждого воза, что проезжал через ворота, он что-то да имел: то полено дров, то рыбину, конские шавяки тоже были его, Федька собирал их ещё тёплыми и дымящимися в большой короб и, когда их набирался полный куль, уносил на своём горбу для удобрения клочка земли, который имел на посаде.

Когда ворота плотно заставили кулями с мукой и солью, Федька сразу смекнул, что это для него такая пожива, какой ещё не бывало. Он тут же высмотрел, какие кули ему будет сподручнее взять, но в первые две недели осады на Крымской стороне и днём и ночью было людно, и только когда Стенька Разин пошёл на Синбирск с Казанской стороны, Федьке выпал случай содеять задуманное. Не далее как в прошлую ночь он, тужась из всех сил, уволок куль муки и скинул его в погреб. Куль с солью был гораздо тяжелее, но Федька и с ним совладал, хотя, когда заволок его в сторожку, ноги и руки стало бить частой дрожью. Передохнув, он скинул соляной куль в погреб, лёг на лавку, укрылся от сквозняков овчиной и скоро уснул, весьма довольный содеянным.

Пробудился он нехорошо, ему привиделось во сне, что в сторожку явились стрельцы с земским старостой Фирсовым, который велел связать воротника, а другие стрельцы полезли в погреб и вынули оттуда уворованные кули. Федька выпростался из овчины, отдышался и с ужасом узрел, что пол в сторожке забелён мукой и присыпан солью. Схватив веник, он стал сметать следы своей татьбы в открытое творило погреба. Соль смелась, а мука оставила большое белое пятно. Федька взял ковш с водой и смочил, а затем затоптал уличающие его следы.

Закрывая творило, он задержал руку и содрогнулся от осенившей его догадки: воевода мог ещё раз заглянуть в подземный лаз, и что он скажет, что велит сделать с тем, кто украл казённое добро?.. Федька опрометью слетел в погреб, обхватил куль с мукой и, напрягаясь из всех сил, попытался вытолкать его наружу. Смог поднять до бороды, остро ударило в поясницу, и куль выпал из рук, обдав Федьку мучной пылью. Поняв, что ему не удастся поднять кули, он стал ощупывать стены и пол погреба руками. На беду, они все были из дубового сруба, который от постоянной сырости затвердел, как железо. Вышло так, что и зарывать кули не было места. Федька от приступившего к сердцу отчаяния затосковал, выбрался из погреба и упал на лавку.

Возле сторожки, гремя оружием, протопали солдаты, один из них заглянул в дверь и спросил:

– Федька, у тебя, часом, вина нет?

– Какое вино, за водой нет сил сходить, – слабым голосом ответил воротник.

– А ты погрызи сухарь, и полегчает, – посоветовал солдат. – Да погреб закрой, не то сверзишься в дыру.

Федька подхватился с лавки, закрыл творило, и тут его осенило: надо бежать к Насте, она здоровая девка, и вдвоём они кули схоронят от чужого глаза. Он напялил на себя шубёнку и поспешил к воеводской избе.

Настя хлопотала в поварне, начальствовала над поваром, который готовил воеводе обед, указывала, ругалась и награждала тычками старого холопа, который перед ней трепетал. К отцу она показалась не сразу, но пришла с большим куском рыбного пирога, завёрнутым в капустные листы.

– Что явился? – строго сказала Настя. – Тебе ведь говорено, чтобы даже мимо воеводской избы не ходил!

– Беда, доченька! – стал жалобиться Федька. – Уволок я два куля из ворот, один с мукой, другой с солью, скинул их в погреб, а потом стукнуло в голову, что воевода сунется к подземному лазу и узрит казённое добро.

– Ты всего два куля уволок? – спросила Настя.

– Точно, два.

– Почто так мало? – озлилась Настя. – Уволоки ещё кулей пять. Но не сегодня, а завтра.

– Я и с этим не ведаю