Холот дёрнулся, боль пронзила его плечо. Фигура находилась на расстоянии нескольких метров и уже должна была оказаться за сплошной стеной стволов. Холот едва успел разглядеть бледное лицо, смотрящее на него из-под белого капюшона; белую облегающую, блестящую одежду. Фигура была высокой и худой. У Холота возникла иллюзия, что фигура выглядела маслянистой и какой-то неустойчивой, а затем он решил, что всё дело в жаре. Это, должно быть, был волшебник, возможно, дирижёр этого сада. Холот хотел крикнуть, но с ужасом обнаружил, что не может.

Тем не менее, когда он успокоился, то почувствовал себя увереннее. Холот ожидал увидеть волшебство и с благоговением воспринял музыку сада, но непрестанная песня голоса тревожила его. Его утешало, что белая фигура была беззвучна. Тогда голос вряд ли мог принадлежать человеку; в конце концов, что бездыханным людям делать в центре сада? Вместо этого Холот подумал, что подтверждается его первое предположение: песня — это маяк, направляющий его вперёд по тропе. Боль пришпорила его плечо, и он ускорил шаг. Позади Холота на земле виднелись его собственные следы.

Неохотно тропинка повела его к центру сада. Когда Холот стал видеть свою цель, голос стал громче остальной музыки, он возвышался и ниспадал, не гармонируя с остальными звуками. Впереди, между стволами деревьев, Холот увидел фигуры в мантиях, застывшие в колдовских позах. Казалось, они перестали колдовать и уставились на Холота с другой стороны тропинки.

Увидев их, Холот остановился. Неясная цель завела его так далеко; теперь он понял, что у него нет слов, чтобы обратиться к магам. Внезапно он понял, что, не имея слов, он должен слушать. Он был открыт для знаний. Боль стучала по его плечу, как каблуки, и Холот быстро захромал к концу тропинки. Там он снова остановился, разинув рот.

Сначала ему показалось, что он подошёл к огромному зеркалу. В центре находилась широкая круглая поляна, на которой не было ничего, кроме земли. Напротив него и чуть правее поляны рос куст с тремя цветками: красным, розовым, белым. Холот недоверчиво уставился на куст слева от себя: белый, розовый, красный. Всё было зеркальным по разные стороны от него. Перед собой он мог видеть путь, по которому он только что пришёл. Только фигура напротив него на поляне, с руками, покрытыми сжатыми словами и поднятыми в жесте магического отказа, не являлась отражением.

Пока Холот искал на поляне источник голоса, который звучал в его ушах, подпрыгивая снова и снова, словно тщетно пытаясь убежать от окружающей музыки, пока он смотрел на фигуры в плащах, застывших в своей магии, и на нескольких других, в доспехах или обычных одеяниях, что стояли, уставившись на них, на поляне появилась белая фигура; и Холот увидел, что на ней вовсе не было белой облегающей одежды.

В каком-то смысле она была обнажена, потому что Холот видел её бледную, почти натянутую кожу. Фигура была полностью заключена в гладкую прозрачную, желеобразную оболочку толщиной в сантиметр, словно мумифицированную в янтаре. Когда она двигалась, осторожно неся себя, как сокровище, оболочка сжималась на суставах тела с мягким резиновым скрипом. В центре поляны фигура повернулась и посмотрела на Холота.

Лицо было молодым, почти инфантильным, мягким и розовым, как свежая плоть. Оно было совершенно бесстрастным и гладким в том месте, где у людей обычно находится рот. Лицо повернулось к Холоту, как розовая маска, вращающаяся на костяном шесте; её очертания дрожали вместе с оболочкой, на которых играли радужные отблески сада. Оболочка сморщилась и расширилась на ушах, и Холот понял, что фигура слушает музыку сада.

Он сразу понял, кто это, и понял всё. Он вспомнил мага, о котором говорил старик в таверне; он вспомнил, как сто лет назад маг приправил своё видение несовершенством. Холот подумал о нетронутых следах, о группе магов, парализованных, когда они колдовали, чтобы изгнать злодея, о более поздних неподвижных жертвах, которые были пикантно добавлены к плану: все приветствовали несовершенство.

Возмездие вспыхнуло в душе Холота, очищая его от сомнений. Он не чувствовал страха, только отвращение. Вокруг него порхала песня: не маяк, понял он, а приманка.

— Ты заманил к себе свою смерть, — обратился Холот к фигуре, и тотчас же слова хлынули через него; он был словами. Какие бы слова ни произнёс его противник, Холот видел, что они запечатаны внутри него.

Холот двинулся вперёд, на поляну, к розовому гладкому лицу, наблюдавшему из-под желе. Его меч наполовину высвободился из ножен, когда песня сада проникла в его уши, как клещи и погрузилась в мозг Холота.

Все чувства покинули его. Оставалась только воля к борьбе, скребясь в его мозгу, и по мере того, как его усилия становились всё более неистовыми, голос нарастал, мельчайшим образом изображая форму его борьбы, паря над музыкой, почти гармонизируя с ней. Фигура кивнула, глядя на Холота, и воспоминание об улыбке сморщило оболочку на её лице. Затем она подняла свои студенистые руки, и хор приглушённых голосов почти гармонично зазвучал в центре сада.

Перевод: А. Черепанов

Пути Хаоса

Ramsey Campbell, «The Ways of Chaos», 1996

Войско добралось до степей. Вокруг до самого горизонта тянулась однообразная твердая поверхность цвета засохшего навоза, которую лишь изредка украшали травяные кочки, похожие на щетинистые желтые скальпы. Небо было еще более пустынно, чем земля; ни облачка не нарушало его яркую голубизну. Горизонт казался размытым из-за жары и клубящейся пыли. Я постоянно всматривался вдаль, следя, не появится ли вражеский дозор. Хотя зрение мое было острым, как у волка, мне приходилось напрягаться, вглядываясь в туманную дымку, — но это меня не печалило, поскольку позволяло отвлечься от созерцания войска, которым мне приходилось командовать.

Все входившие в его состав люди, кроме одного, погибли во время нашего нападения на лагерь. Возможно, некоторые из существ, шагавших впереди меня, тоже когда-то были людьми. Неестественно ровная поступь, монотонная, словно удары гигантского механического молота, окутывала их клубами пыли, достаточно было одного взгляда, чтобы увиденное запомнилось надолго.

У одного неимоверно вытянутая губа болталась ниже подбородка, у другого голова торчала из влажной дыры между плечами, у третьего на левой щеке, подрагивая и моргая на ходу, улыбалось недоразвитое второе лицо. Фигура, тащившаяся слева от меня, вполне могла сойти за обыкновенного воина, если бы не глаза, торчавшие на неком подобии улиточных рожек. Меня так и тянуло в свирепой звериной ярости наброситься на эти существа и с отвращением растерзать их. Но я не мог этого