— Нет.

— И ты тоже не стал спрашивать?

— Я спрашивал, когда контракт подходил к концу, — холодно отрезал он, — и этого достаточно. Ты хочешь, чтобы я постоянно спрашивал? Я что, должен был к ним подольститься?

— Но ты работаешь без контракта.

— И что?

— И тебя могут уволить. Предупредят за месяц, сказав, что не нуждаются больше в твоих услугах.

— Очень может быть. Но я могу так же поступить с ними. Подам заявление об уходе. — Он озорно улыбнулся. — Прямо руки чешутся.

— Ах, не делай этого.

Ребе отошел от батареи и заходил по комнате.

— А почему? Неплохая идея, если подумать. Что я теряю? Несколько месяцев до конца года? Если до сих пор контракт со мной не заключили, значит, на следующий год меня назначать не собираются. А по какой еще причине со мной не хотят говорить? Почему меня не приглашали на заседания попечительского совета? А сегодня просто заявили, что не собираются устраивать Седер… Я уверен, именно это у них на уме. До конца года мне придется вести все службы — сочетать браком, произносить речи на бар-мицва[4], вести службы в канун Субботы, — а потом мне сообщат, что на следующий год планируют найти замену. Так почему не сделать им сюрприз?

— О, они не посмеют, — запротестовала Мириам. — У них ничего не выйдет. Мистер Вассерман и все твои друзья будут бороться…

— Ну, я не уверен, что хочу этого. Зачем? Ведь посмотри, меня упорно отторгают! Я тут служу уже седьмой год, и почти ежегодно у меня проблемы. Либо меня пытаются уволить, либо устраивают еще какую-нибудь пакость. Мне надоело. Человек должен спокойно делать дело, а не тратить время и силы, чтобы только удержаться на своем месте.

— Ну, — заметила Мириам, — прошлый совет собирался заключить с тобой пожизненный контракт, и вдобавок обещал годичный отпуск для научной работы.

— Я слышал кое-что и, полагаю, согласился бы, — мрачно буркнул он. — И все же, что хорошего в пожизненном контракте? Он связывает меня, но не их. Как только от меня захотят избавиться, достаточно лишь предложить мне что-то неприемлемое, и я уволюсь сам. Разве не так случилось, когда я, как раввин, принял решение похоронить беднягу Айзека Хирша, а тогдашний председатель Морт Шварц этим пренебрег и велел эксгумировать тело? Если помнишь, это было в первый же год моей работы по пятилетнему контракту. И ничего не оставалось делать, как уволиться.

— Но твою отставку не приняли, — возразила Мириам.

— О, ее бы отлично приняли, если бы не Горальскис, перед которым все выслуживались. И кстати, разве в прошлом году Бен Горфинкель не кричал, что готов заплатить мне за оставшиеся несколько месяцев, лишь бы уволить меня прямо в середине года?

— Да, но он и его друзья из совета думали, что ты настраиваешь против них детей. И хотели тебя просто припугнуть. Уверена, ничего подобного бы не случилось. Твои друзья в совете — Вассерман, Беккер и другие — не допустили бы.

— Но Вассерман и Беккер их не остановили, — хмыкнул ребе. — Лучшее, что они могли сделать, — это предложить мне работу в другой общине, которую собирались основать. И только когда эти самые дети оказались замешаны в убийстве, я был спасен. А тот же Беккер, осмелюсь добавить, возглавил моих противников в самый первый год моей работы здесь и собирался отречься от меня, когда я рисковал не только местом, но и головой.

— О, Дэвид, — упрекнула Мириам, — это дела давно минувших дней. Ведь Беккер, как и Вассерман, с тех пор — твой крепкий тыл. Ты же не держишь на него зла за прошлое?

— Я вообще не держу ни на кого зла, — фыркнул муж, — ни на Беккера, ни на Шварца, ни на Горфинкеля. Они делали то, что считали нужным. Единственный, кого я мог бы упрекнуть, — это Джейкоб Вассерман.

Мириам в изумлении взглянула на него.

— Вассерман! Как, он же с самого начала был твоим другом, именно он привел тебя сюда и всегда поддерживал!

Ребе кивнул.

— Это я и имел в виду. Он слишком добр ко мне. Примкни он тогда к мнению большинства, я бы давно ушел отсюда и нашел место в другой общине. Ведь мне пришлось сражаться за работу потому, что я здесь чужой. И если по прошествии шести лет мне все еще приходится воевать за место, возможно, оно не для меня. Может, в другой общине…

— Но все общины одинаковы, Дэвид, — возразила Мириам, — все общины в пригороде таковы.

— Тогда, должно быть, дело во мне. Наверное, я недостаточно гибок. Может, мне вообще не надо быть раввином, по крайней мере, не возглавлять общину. Может, мне надо стать учителем, или заняться наукой, или чем еще… — Он сел на диван и посмотрел ей в глаза. — Помнишь прошлую Пасху, Мириам, когда мы с тобой были уверены, что я отсюда уйду, и решили уехать в Израиль, вместо того чтобы носиться в поисках другой работы?

— И что?

Тень улыбки скользнула по его лицу.

— А почему бы нам этого не сделать? Если меня могут уволить с месячным уведомлением, почему я не могу уехать, послав им такое же уведомление?

— Ты хочешь подать в отставку? — жена явно была шокирована такой идеей.

— Ну, не обязательно в отставку. Я мог бы попросить отпуск.

— А если не дадут?

— Все равно уеду. Я устал и сыт всем по горло. Ты понимаешь, мы здесь уже шесть лет, и все это время у меня не было отпуска. Летом дела идут вяло. Религиозная школа закрыта, нет праздников и служб в канун Субботы, но есть свадьбы и бар-мицва, и есть больные, которые ждут, что я их навещу, и многие приходят ко мне, чтобы поговорить о своих проблемах. А мы никогда отсюда не уезжали, не считая случайных выходных. Я должен уехать туда, где смогу какое-то время побыть наедине с собой. — Он улыбнулся. — В Израиле так тепло.

— Полагаю, мы могли бы поехать в трехнедельный тур, — прикинула она. — Посмотрели бы достопримечательности…

— Да не хочу я смотреть достопримечательности, — отрезал он. — Это либо новые постройки, либо старые развалины, либо дыры в земле. Я хочу пожить в Иерусалиме. Мы, евреи, веками мечтали о Иерусалиме. Каждый год на Пасху и Йом-Киппур[5] мы говорим: «В следующем году в Иерусалиме». В прошлую Пасху, говоря это, мы в самом деле так думали и хотели туда поехать. По крайней мере, я хотел. Ну а сейчас это наш шанс, и никакой контракт меня не связывает.

— Но совет сочтет это равным