Мог попробовать избавиться от меня?

Тоже мог… и тень принести. Кто как не тот, в ком тень живёт? Хотя… не сходится. Савку пытались убить задолго до его появления в приюте. Или… это разные?

На одного мальчишку сразу несколько охотников? С другой стороны, почему бы и нет. С Антоном Павловичем ещё не понятно. Но разберемся.

— Так… а чего вспоминать?

— Зимою. Трое преставились.

— Не, — мотнул головой Метелько. — Больше. Вихрастый в полынью провалился, когда рыбачить ходил, а с ним Никитка. Но тот выбрался, только застудился крепко. Его Евдокия Путятична сама пользовала, он и поправился. Ну как поправился, потом уже весною помер всё одно. После ещё из меньших двое с горячкою, быстренько отошли. Но новенькие, их и знать никто не знал.

Мы с Еремеем слушаем.

— Потом Сёмуха. Он с чахоткою и давно должен был бы. У Калитина грудница случилась, хотя… — Метелька тут призадумался. — У старухи, бабки моей, грудница была, так она и ходила еле-еле. Бывало, как вщемит, так только и может, что на лавке лежать и дыхать тяжко. А Сёмуха, он же ж сильный был, хотя и дурень. Но вот слёг…

— Как он выглядел?

— Так… обыкновенно, — Метелька явно не понял вопроса.

— Волосы какие? Глаза? Может, особенное что-то есть?

— Ну… обыкновенные волосы. Светлые. Как у всех. Рябой вот чутка… а! глаза! Точно! Глаза у него чёрные были! Все и смеялися, что его мамка, небось, с цыганом нагуляла! Или проклял кто…

— А ещё кто с чёрными глазами помирал?

— Ну… — Метелька задумался крепче. — Зимою… ещё был татарчонок… как звать — не знаю. Он всё сбегчи хотел, вот и сбёг. Да, тоже смех. Татрчонок, а светлый, белёный.

— Почему татарчонок тогда? — не понял я.

— Так по роже. Рожа у него чисто татарская, круглая. А волос светлый, глаз же тёмный, татарский. Небось, тоже нагулянный. Его в сарае нашли. Насмерть замёрз. И… и точно… еще вот… был… этот… запамятовал, как звать. Тихий такой. Из старшаков. Учился добре. И Евдокия Путятична ещё хлопотала, чтоб поступил… только у него не чёрные, темные просто, ну…

— Карие?

— Такие… коричневые. Так он тоже горло заболело, после жар… слёг и всё, отмучился в ночь.

— Интересно… — сказал Еремей. И, оглянувшись на больницу, велел:

— Тут стойте. Я скоро.

И ушёл.

Метелька стоял, правда, как-то бочком и на меня поглядывал со смесью страха и жалости.

— Это не падучая, — я первым решился заговорить с ним. — Тут люди мучаются. И тени слетаются. Я их… забрал. Мне с того силы прибывает…

— А… — Метелька заулыбался. — Слыхал… охотников так порой и зовут, но в иные места, которые не для бедных. В этакие разве что по службе им надобно захаживать. Тогда ладно. А то я прям весь. Пошёл тебя искать. А ты стоишь, в стену пялишься, а после затрясся весь, аккурат как при падучей! Я тогда перепужался. Еремея пошёл искать… а он весь в кровищи! И там мертвяки! И вовсе… жуть.

Метельку передёрнуло.

— На низу страшно… там это… ну… вроде как людей режут.

— Хирургия.

— Может, и оно, — Метелька обнял себя. — Но такой жути я не видывал… и стонуть, и кричать. Мамочки родныя…

Он перекрестился.

— Так бывает, — я честно хотел успокоить его, но как-то… меня бы кто успокоил. Надо же, а я ведь искренне верил, что нервы у меня стальные и в жизни я повидал столько всякого, что ничем-то более и не удивишь. — Если хочешь, я попрошу Еремея, чтоб он тебя сюда не брал.

— Чего? — Метелька разом насупился. — Я ж так сказал. Просто. Я… не боюсь!

— А я боюсь, — признался я. — Тут же… обычные люди. Как мы с тобой. И значит, мы с тобой тоже сюда попасть можем.

— Не дай бог, — Метелька снова перекрестился и вполне искренне.

А я мысленно повторил: не дай… бог или ещё кто. Но… лучше и вправду смерть, чем в этом мире калекой безногим жить.

А ещё сумеречник этот…

И если мы втроём так легко, на коленке буквально, выяснили, что его в людях влечёт, то… почему не выяснили остальные? Тот же Михаил Иванович? Или дело не в том, что не выяснили?

И не в том, что не знают, кто сумеречник.

А… в чём тогда?

[1] Кто не понял, тому настоятельно рекомендую прочитать «Крабат, или Легенды старой мельницы». Очень своеобразное творение.

Глава 32

Глава 32

Дерзкое ограбление совершено в Петербурге 14 октября. На сей раз террористы напали на казначейскую карету средь бела дня в самом центре города. Ставка была велика: в казначейство везли 600 тысяч рублей золотом, кредитными и ценными бумагами. Грабители тщательно готовились к этой операции, наблюдая из ближайшей пивной лавочки за проездом казначейских карет по каналу, поскольку это был их обычный маршрут. Не побоялись они и того, что карету сопровождал усиленный конвой конных жандармов. Когда она подъехала к углу Екатерининского канала и Фонарного переулка, к ней со всех сторон направились несколько прилично одетых молодых людей, кинули бомбы, а затем, не встретив сопротивления, тесным кольцом окружили карету. Насмерть перепуганный конвой сразу же разбежался.

Сила взрывов была настолько велика, что в ближайших домах разбилась посуда, а в часовом магазине остановилось несколько стенных часов. Грабители овладели мешками с деньгами и бросились врассыпную, а один из них, схвативший самый большой мешок, успел передать его даме, которая тут же вскочила на поджидавшего ее извозчика и скрылась в неизвестном направлении. Только после этого охрана опомнилась и подняла стрельбу. Четверо террористов убиты, один застрелился, будучи окружен городовыми, еще несколько грабителей, в том