– Неуж я не могу сам сделать ничего! Да в кажном дели усилишься – и сделаешь, а не усилишься – и ничо не выйдет! Я могу так, могу и эдак. Могу сиднем просидеть, все буду ждать, что от Бога мне в рот манны небесной накладут! А захочу – заставлю себя, вот, усилием, разумом своим, и сделаю что ни то, и от меня жизнь хоть маленько, да сдвинется!

– Что ты сделаешь, Федор, то так и предназначено тебе. Ты шевелись, делай, старайся! Так тебе и нужно! А другой не будет, не сумеет, оно и уравняется.

– И татары, скажешь, предназначены были?

– И татары. Заслужили мы татар. Не они, дак другие были бы все равно.

– Тебя послушать – ложись и умирай.

– И умрешь в свой час. Все помрем.

– Бог дал зачем-то нам свободну волю!

– Нет у нас никакой свободной воли. Все предназначено, все. «Ни единый волос не упадет с головы без воли Его!» Это что значит?

– Но зачем же тогда всё? И мы, и вот!

Он мотнул головой в сторону костра и леса, где что-то гулко ухнуло и прокатилось, замирая в тишине, и снова стал слышен только тихий треск костра, шорох воды да редкие всплески рыбы.

– Видишь, Федор, ето не просто объяснить. Человек, ну словом, как мир. И в нем все то же, что в большом мире. А порядок мира – согласие. Словно в пении церковном. Голоса разны, а поют согласно. И коли на струнах играет игрец какой – струны разны, и звуки не в одно. И кабы все звуки одинаки были, не стало бы и музыки. А музыка – ето согласие. Так и в мире все и разно, а согласно одно с другим. Ты вот мятешься, бабы тебе там нужны, иное что, а ты возвысься умом и тогда поймешь гармонию мира. Надо все забыть и отбросить. И тогда услышишь, как небеса поют о славе Бога. Из разного слагается одно, единое, сущее. Ты баешь, хочешь досягнуть чего, а иной будет сидеть, и ему то предназначено, а тебе – твое. Покой и движение разны, а в природе смешаны, и не может быть покоя без движения и движения без покоя. Вот звезды: вечно движутся, а с мест не сойдут! Взгляни! И у людей, у зверей, у травы, у всего свой срок и предел. И всё вместе! Все связано, и все предназначено от начала начал. Так вот мудрецы глаголют!

Грикша одолевал его в споре, но Федор все одно не мог принять братниных слов.

– Ну все равно! Скажем, мироздание, это… И звезды, и травы… Но человек! Вот если бы я не отвез князю грамоты…

– Другого пошлют! Тут-то ты вообще никто!

– Ну пусть. Пусть я еще никто. Но вот митрополит Кирилл. Он может приказать даже князьям, отлучить кого от церкви. Вон владыку ростовского Игнатия чуть сана не лишил! От его воли много зависит!

– И ему тоже от Бога дан предел… Молод ты еще, Федор!

В лесу снова ухнуло.

– Филин, должно! – сказал Федор, подымаясь. – Пойти мережи поглядеть.

Возвращаясь, он все думал над словами брата. И все-таки в голове не умещалось. Вот небо, звезды, и все божьи ангелы там, все нерушимо, все стройно… И зачем же тогда мы? И рождены, и брошены в мир?

– А вот когда поймешь, – отозвался брат, – станешь спокойнее. Научишься все принимать, как есть.

Они вдвоем нанизали рыбу на кукан и вновь улеглись. Свод небес медленно поворачивался. Звезды передвинулись. Крупная звезда вдруг сорвалась и упала, прочертив мгновенный голубой след. Федор не поспел задумать желание. Пора было возвращаться. Они загасили остатки костра, собрали мережи и рыбу. Вода у бортов глухо булькала.

– А в Новгороде на таких челнах и не выходят! – сказал Федор. – Перевернет!

Когда они, привязав лодку, уже подымались от причалов в гору, Грикша вымолвил:

– Ладно, ежели точно примут тебя в дружину, бронь возьмешь. Но чтобы никуда боле не девать! В нашей семье чтоб!

Просиньин купчик скоро появился сам. О приданом уже урядили без Федора. И Федор просто посидел с будущим свояком за корчагою пива. Поговорили о конях, о том, о сем. Чужой был мужик. За что-то любит сестра? Или просто кто-то нужен? Договорились ждать Святок. Федор как чувствовал, что на свадьбе сестры ему не гулять.

Глава 50

Митрополит Кирилл прибыл в Переяславль вместе с великим князем Дмитрием, ростовским епископом Игнатием, владимирским епископом Феодором и новгородским архиепископом Климентом. Здесь, в Переяславле, митрополит киевский и всея Руси начал изнемогать. Он устал, устал не столько плотью, сколько духом. Едучи из Киева в Суздальскую Русь, думал отдохнуть, вкусить плоды посеянного и застал землю в борении и скорбях. Продлится ли жизнь духа здесь, на этой тверди? Не потухнет ли слабый огонек веры под бурями зла и жестокости, что облегли владимирские грады и души людей, сущих окрест?

В конце концов он свершил все, что мог и что было предназначено ему свершить свыше. Укрепил значение церкви здесь и в Орде, перед ханом. Защитил ее от гибели в самые мрачные годы безвременья и утвердил ясные правила на грядущие времена. Смирял князей, миловал, побеждал низкие страсти корысти и себялюбия, учил и наставлял, не уставая. Его трудами спасено то, что, как далекий огонь в ночи, указует путь заблудшему путнику. И он наконец изнемог.

Серо-лиловое небо порошило снегом. Теперь