Шрифт:
Закладка:
Она стыдилась теперь того, что наговорила и наделала тогда, и ей было горько вспоминать об их съёмных комнатах в Ориентале, куда они бежали из деревни. Конец этому положило внезапное исчезновение Роттера. Она сразу всё поняла: он нашёл лазейку обратно в Поверхностный мир – ведь он никогда не скрывал, что вернётся при первой же возможности. Вернётся без неё. Она задавила в себе разочарование и обиду и получила место в королевской гвардии.
Однако через десять долгих лет он вдруг снова объявился во Флориендейле и тут же её разыскал. Зачем – она так и не поняла. Как позабытый сладкий сон, он стоял перед ней, протягивая руки – такие знакомые, властные, с длинными пальцами, – готовый заключить её в объятия. И ненадолго она поддалась, и вскрытые старые раны вдруг перестали казаться ранами – так, ссадины, заживёт. Лишь дни спустя, наводя порядок во время демонстрации во Флоре, она осознала, что это он и его дружки стоят за агитацией и подпольным движением против королевы Эстель. Наблюдая из толпы, как Эдгар Линчев зажигательно читает речь по бумажке, она видела за ним Роттера и румяную женщину с длинной косой, взволнованно сжимавшую его руку. Они ожидали ребёнка.
Загнанный в угол, он во всём ей «признался» и рассказал об Ирине и Эдгаре, её отце. Эдгар Линчев якобы сам затеял эту политическую кампанию, к которой Роттер не имел никакого отношения. Ради Ангела! Неужели можно так откровенно лгать в лицо человеку, с которым ты когда-то был близок? Она спросила у него, нужна ли она ему только для того, чтобы чувствовать свою власть, а вовсе не радость или любовь, но Роттер всё отрицал: просил прощения, раскаивался, расписывал в красках, как ему её не хватало… Но тщетно. Она научилась перешагивать через свои чувства много лет назад – он сам её этому научил. Теперь она была бойцом королевской гвардии и не желала иметь с ним дела. И меньше всего она хотела разрушать чужую семью.
По воле случая ей то и дело приходилось сталкиваться с Ириной. Она подозревала, что Роттер с женой и новорождённым сыном жили где-то неподалёку, но никогда не пыталась выяснить, было ли это совпадением или частью его извращённого плана. Он был умён, она это знала. Он был очевидной угрозой для неё и для всего Флориендейла. Однако первой жертвой амбиций Роттера стала, как ни странно, его жена.
Она помнила, как в то мартовское утро, получив весточку из магистрата, тут же поспешила в соседний квартал, где уже собрались полиция, лекари и толпа зевак. Каждый стремился высказать своё ценное мнение насчёт произошедшего: на пике карьеры Эдгар Линчев попытался покончить с собой! Вот только он выжил.
Линчев лежал на нижних ступеньках просторного светлого особняка, в правой руке пистолет, в левой – мокрый от пота и крови платок, и тяжело дышал. А перед ним, навсегда утратив свою скромную тихую грацию, изогнувшись под немыслимым углом, распростёрлось тело его дочери. Потрясённый муж был тут же, облачённый в классический чёрный костюм с аккуратно сложенным платком в нагрудном кармане. С каменным лицом и потухшими глазами он описывал, как Ирина кричала, перегнувшись через перила, когда увидела, что задумал её отец. Ирина поспешила предотвратить неминуемое прежде, чем Роттер успел вмешаться, и вот – упала…
Грош цена была его словам, уж она-то знала. Что делали в доме его приспешники, что забыл там в столь ранний час Уильям Холланд? Она хотела задать им эти вопросы, но не смогла заставить себя подойти близко к телу. Ей казалось, открытые глаза Ирины смотрят прямо на неё. Она убежала.
Через несколько дней Роттер нагнал её на улице, схватил за локоть и горячо прошептал на ухо, что жена его умерла, что теперь он свободен, что он готов оставить всё – политику, свои идеи, – чтобы просто быть с ней. Какая… глупость! Но, как в прострации, словно ей снова было шестнадцать лет, она позволила увести себя за руку в его дом.
Она очнулась, лишь когда увидела перед собой гроб из светлого дерева, украшенный лиаверами. Это было неправильно – Роттер всегда ненавидел лиаверы, эти «дьявольские» цветы, магию которых он не мог постичь. Это была всего лишь насмешка – над жизнью, над Ириной, над Флориендейлом.
Она помнила, как подхватила на руки мальчика, его сына, и бросилась к выходу. Роттер, не ожидавший такого поворота, преградил ей путь, но она в ярости, закинув мальчика на плечо, свободной рукой швырнула в Роттера вазу с золотистыми цветами. Яркие бутоны вдруг вспыхнули пламенем, обжигая Роттеру руки и длинные пальцы. Он орал от боли – а она плакала, убегая из его дома и навсегда оставляя позади проклятую паутину лжи.
Однако она не знала, что делать с ребёнком. Некоторое время бессознательно металась по городу, избегая своего квартала, где опасалась встретить Роттера, и забрела наконец в какую-то неприметную таверну. Пристроила малыша на стуле и попросила для него стакан сока. Рядом сидел сутулый мужчина – он добродушно улыбнулся ребёнку и принялся строить рожи. И мальчишка, за весь день не проронивший ни звука, вдруг рассмеялся! Она посмотрела на них и мгновенно приняла решение: попросила мужчину присмотреть за ребёнком пару минут, а сама незаметно выскользнула из таверны и ушла, не оглядываясь. До сих пор глаза мальчика, такие огромные на его розовом детском лице, тревожили её. Сейчас ему, должно быть, восемнадцать или девятнадцать лет – уже не мальчик, а взрослый мужчина. Что стало с ним, она не знала. Она не могла вернуться в таверну и взять на себя ответственность за его маленькую жизнь. Она была членом королевской гвардии, помощницей магистра правосудия и слишком заметной персоной, чтобы укрыть его от Роттера. Оставалось только молиться Ангелу, чтобы мальчику повезло больше, чем его матери.
С того дня Роттер совсем слетел с катушек. Его больше ничто не удерживало. Не прошло и полугода, как ей снова пришлось бежать со всех ног, на этот раз вместе с Камилой. Она призывала на помощь все силы, во имя Ангела, во имя добра и справедливости. Трюк с огнём, к огорчению Беты Анны Магдалены, ей так и не удалось повторить. Но зато, спасая Альфу, она
