Хью сидит на том самом месте, где Наваро некогда лежал под успокоительными и, скорее всего, видел самый прекрасный сон, во всяком случае, на это хочется надеяться, – то было его последним чувством в жизни. Сейчас его тело разорвано на валяющиеся во всех сторонах куски: внутренние органы разбросаны по полу, ноги с тазом – у стены слева, голова перемолота с черепом и мозгом в единую отвратную на вид кашу, верхняя часть тела – справа, между кроватью и умывальником, точнее тем, что от него осталось, ибо под руку гнева и ярости попал и он. Вокруг все залито кровью, меньше всего ее на потолке, все остальное словно из ведра поливали. Как и сам Хью, а точнее, весь его костюм измазан кровью, а перчатки помяты по самые предплечья, тряску которых видно невооруженным взглядом, особенно под оставшейся в рабочем состоянии всего парочкой ламп в потолке, одна из которых периодически мигала прямо перед ним. Сложно было поверить в то, что виновен в этом тошнотворном ужасе всего лишь один человек, – но так оно и было. Необходимые для свершения подобного ярость и физическая сила пугают уже одним лишь своим наличием, все-таки любой наблюдатель места преступления в последнюю очередь подумал бы на человека. Дикий зверь, на крайний случай, стая – еще может быть, но чтобы один индивидуум сделал это… Принять этот факт дается Стасу куда труднее, нежели открытие истиной личины того, кто надел скафандр Горди и все это время играл его роль.

Сам же он смог выбраться подручными средствами, не веря до последнего в умышленность его изолирования на складе. Вернулся в некотором негодовании – и все вопросы исчезли без следа. Видя перед глазами настоящий кровавый кошмар, Стас даже не уверен был, что все происходящее – правда. Он был шокирован, почти парализован, не мог ни одного слова подобрать, не мог даже позвать на помощь – лишь стоять на месте и изучать глазами окружение, впервые за всю его жизнь провоцирующее на тошноту, а ведь он был известным крепышом. И вот его глаза впервые пересеклись с глазами… глазом Хью. Тот все так же сидел, лицо выражало полное ничего, но стоило ему произнести первое слово, как мимика заиграла странными и неоднозначными красками.

– Я слышал его голос… мы… мы слышали его голос, там, за момент перед взрывом, когда умирали. Сначала я не понимал… почему я выжил? зачем? а может быть, я все-таки умер? Такая она – смерть? Почему должно быть иначе? Один, в темноте, я отбивался от набежавших на шум созданий. Они хотели есть. Мне повезло, рядом валялись куски того монстра, и это отвлекло их от меня. Я снял остатки костюма… помню, как боялся шевелиться не из-за того, что могут заметить, а из-за того, что любое движение убьет меня, потому что тело болело так сильно, как мне и не снилось, казалось, такой боли не существует вовсе. Я думал, что это все, что мне осталось, – лежать и умирать, видя в паре метров от себя еле работающий фонарик с оружия, в бликах которого монстры поедали все, что осталось после взрыва. Я оплакивал Клима. Оплакивал всю свою упущенную отныне жизнь. Нас предали. Заслали в это гиблое место и отдали на растерзание монстру! Почему так поступили? У нас было время уйти, мы должны были выбраться! Вот я и выбрался… пришлось проделать долгий путь, чтобы придумать, как вернуться сюда и не попасться под наблюдение. Очень долгий и очень трудный путь. Когда я добрался до садов, то уже успел забыть, зачем я вообще начал свой поход. Еле живому, мне казалось, что я иду не к спасению, а, наоборот, навстречу смерти. Поход был слишком долгим – без сна, без помощи, без нормальной еды, без оружия… В один момент я решил не возвращаться – какая меня ждет жизнь? Понятие нормальности исчезло незаметно, став призраком. Но в самый ужасный момент силы вновь вернулись, и я осознал почему. Я не мстить хотел, пусть и не мог выкинуть из головы это. Я хотел жить… хотел любить. Что мне оставалось? Умереть! Нет, каждый на моем месте сделал бы все для выживания. И я сделал. Я хотел вернуться к ней, потому что любил ее. Чем больше я думал, тем более понимал, что, несмотря ни на что, те возникшие чувства оказались так сильны… Именно они дали мне возможность драться за жизнь. Да и разве ей не грозила опасность? Наваро обрек меня и Клима на смерть… Я не мог допустить, чтобы и она стала жертвой его решений. Взрыв в садах должен был привлечь их, дав мне прикрытие, заодно и отвлекая Улей. Они пришли, стали устранять повреждения и…

Не закончив, Хью стал надрывисто плакать, боль пронзила его насквозь немыслимым мучением, от которого он пару раз ударил рукой по своему лицу, явно не просто стыдясь, а именно ненавидя себя. Хью был уже совсем другим человеком, прошедшим бойню, где его словно разорвали на куски, а потом кое-как собрали, уничтожив старую личность. Нечто близкое к этому чувствовал и Стас, с трудом стоявший на месте всю речь Хью. Переполнявший сгусток эмоций, вплотную следовавший за открытием всей правды о судьбе его друзей, вводил его в страшнейшее смятение и безысходность, где не представлялась возможность даже сделать какие-то выводы. Стас никогда с таким не сталкивался, все произошло слишком неожиданно, жестоко и обескураживающе.

– Это из-за меня Сфера не активировала нейтрализацию того, что я выпустил внутрь. Да… я… я был так зол, так отчаян и лишен всего смысла жить дальше, что решил отомстить всем так, как мог. Думал, что это принесет больше вреда… Я был так убит горем, ты даже не представляешь, каково это – пережить тот поход, что я прошел, а в итоге на моих руках умерла та, ради которой я выжил… Она считала меня монстром, чудовищем – и она оказалась права! Я убил Горди… Мне пришлось, хоть и не хотел, но пришлось… чтобы попасть вовнутрь блока, чтобы начать жить… А в итоге – Атия умерла у меня на руках…

Злость внутри Стаса медленно проросла из чувства вины за то, что именно он привел сюда Хью, вследствие чего Наваро был убит. Если бы не желание помочь, то сейчас хороший человек был бы жив, а сам Хью, скорее всего, уже помер бы или получил заслуженный исход, превратившись в немыслимое создание, коим он и являлся внутри. Стас подошел ближе, адреналин позволяло почти без преград сделать так, чтобы Хью более никому не навредил, – убить его. Он может ввести внутри камеры газ – и тот отключится, а после этого Стас просто введет в его организм убойную дозу адреналина, вынудив того пережить страшнейшее состояние, прежде чем сердце откажет. И все, никто даже не докопается… Он знает, как сделать это, да и обвинить во всем влияние иноземной Жизни будет проще простого. Это нарушит все его принципы, как рабочие, так и жизненные, но разве может он поступить иначе при всех открывшихся истинах? Он не хочет так поступать, но доводов оставаться профессионалом в этот момент он не находит. Этот человек – настоящий убийца и психоопат, и благодаря Стасу у него на руках еще больше крови, как буквально, так и фигурально. Голова раскалывается, весь мир вокруг словно исчез, оставив его наедине с самим истинным злом, результат встречи с которым будто бы должен определить всю дальнейшую судьбу не только Стаса, но и мира. Он машинально тянется к таблеткам, но в последний момент останавливается, уже поднеся парочку ко рту, успев понять, что если и пихать в себя лекарства, то только успокоительные – а они были на складе… Склад! Точно, начинает он наконец-то ловить правильные по ощущениям мысли. Дверь же была заперта, иначе он вернулся бы сюда раньше и застал тот момент, как Хью убивает Наваро… может быть, даже помешал бы ему, предупредил остальных… Наваро мог бы остаться в живых, если бы Стас не оказался изолирован по воле Хью, больше подобное некому делать, да и незачем. Но если бы дверь не была заперта, то Стас мог бы разделить судьбу Наваро.