Шрифт:
Закладка:
1 июля 2018 г.
* * *
Для отца Георгия в центре христианской веры был, безусловно, Христос, и ничто другое: ни человеческие традиции, ни русская культура, которую он знал великолепно и, конечно, безумно любил. Я могу об этом свидетельствовать лично, так как мы были знакомы по институту: в центре всего для него был Христос. Причем не какое-то мифическое прошлое, как часто бывает, увы. Для отца Георгия Христос всегда современен, Он всегда актуален.
«Христианство жгуче современно» – это слова отца Георгия. Христос сегодня. Не в каких-нибудь IV–V веках, времени Отцов Церкви, или еще когда-то в прошлом – нет. Христос сегодня.
На лекции. 1990-е годы
В интервью («Гордон», о Евангелии от Иоанна) журналист говорит: «Читаю Евангелие от Иоанна, и у меня такое ощущение, что это написано несколько позднее. Потому что автор мало рассказывает о событиях, но очень много диалогов, поэтому выделяется автор, и такое ощущение, что это написано все-таки в IV–V веке». И тут отец Георгий реагирует. Он сначала сидит спокойно, но вдруг подается вперед и говорит: «А вы знаете, у меня такое ощущение, что это написано в XXI веке. Даже так: вчера вечером, а еще лучше – сегодня утром!» Вот это – отец Георгий. Христос – сегодня, и Он действительно «жгуче современен». Это, мне кажется, главное, что нам оставил отец Георгий. Конечно, его удивительная эрудиция, его культура, способность сравнивать авторов, настолько далеких друг от друга. Но в центре всего – именно Христос, и Христос сегодня, Христос в моей личной жизни. Вот этим я лично обязан отцу Георгию, потому что это, безусловно, было главное в его жизни.
18 июня 2019 г.
Алла Калмыкова
Отец Георгий Чистяков: «Остаться и разделить»
Человек умирал. И хотя родные и друзья отказывались признать очевидное, всё чаще он заплывал в неведомую глубь, всё труднее возвращался. Он был в забытьи, когда мы вошли в палату, и, пока священник надевал поручи и епитрахиль, готовил всё необходимое для совершения таинства, лицо больного оставалось неподвижным.
Но когда батюшка, наклоняясь, спросил: «Ян, вы меня узнаёте?» – тот открыл глаза и внятно произнес: «Да как же можно вас не узнать, отец Георгий…»
Не узнать и впрямь было нельзя: характерный облик, ни тени подобающей сану важности, редкой вместимости лоб, чуть шероховатый, с богатейшим запасом интонаций голос и еще – разве только телесной немощью сдерживаемый порыв, под тонким покровом таимый огонь. Его и узнавали: пока мы шли к корпусу, сдавали пальто в гардероб, поднимались на лифте, с ним то и дело раскланивались больные, охранники, медики. Отца Георгия Чистякова знали и в Боткинской, и в Республиканской детской, и, наверное, в других больницах. Едва ли не с самого начала церковного служения Господь поставил его при боли и смерти, при неумолимой беде. Кто сам много болел, лучше поймет человека, уязвленного недугом, чем безмятежный здоровяк.
Об этом отец Георгий много размышлял, часто говорил и писал. «Безграничной личной смелости перед лицом болезни» его учила Тереза из Лизьё, бесстрашию перед смертью – «светлые и дерзновенные» Эдит Штайн и Анна Франк, Симона Вейль и мать Мария (Скобцова), отец Максимилиан Кольбе и Дитрих Бонхёффер. Он принял их максиму: «страх перед смертью – не основание для того, чтобы от нее бежать». Не будь этой школы, как мог бы он, с его чуткой и легко ранимой душой, десять с лишним лет опекать зачастую неисцелимо больных детей, и отпевать их, и находить слово утешения для их родителей?
«Жизнь, когда ты так тяжело болен… напоминает пребывание альпиниста где-нибудь на вершине Эвереста», – сказал он о маленьких пациентах онкогематологии и, возможно, о себе самом на Радио «Свобода». Образ точен: последняя болезнь – это разреженный воздух одиночества, ощущение исполненности жизни и невероятной близости Бога… И тут же – напоминание о единственном пути, каким заповедано восходить на вершины нам, христианам:
«В первые годы после того, как Христос воскрес, совсем маленькая Церковь, одна только община, которая состояла из ближайших учеников Иисуса, называла себя словом “вместе” – яхад. Надо всё-таки не помогать, не сочувствовать, а разделить жизнь».
Это была одна из «горячих точек» его проповеди. Видя в фигурах женщин-подвижниц XX века не скованное сакраментальной дисциплиной и структурными рамками христианство, отец Георгий считал, что им удалось по-новому прочесть Евангелие в то время, когда многие говорили о закате христианской эры. Женщинам, полагал он, нет нужды становиться священниками или епископами, чтобы «занять в Церкви равноапостольное положение». Следовать за Христом прежде всего значит остаться вместе с другими, когда лично у тебя есть возможность спастись, остаться и разделить их участь, как Симона Вейль, Эдит Штайн, мать Мария в годы нацизма.
«Верность сделала их удивительно смелыми, – писал отец Георгий, – и в то же время привела к смерти». Не о себе ли самом пророчил, взявшем бремена маленьких страстотерпцев, пошедшем вслед за ними по адовым кругам химиотерапии?..
Этот христианский парадокс – о верности, ведущей к смерти, – во всей очевидности являет гибель тех, кому по естеству, казалось, вовсе не время было умирать. Только что отец Георгий с трогательной нежностью благословлял нас перед поездкой в Чечню, и мы ощущали его, и отца Александра Борисова, и наших близких молитвы как мощный воздушный поток, несущий нас поверх и мимо случайных пуль, мин-растяжек, блокпостов, оберегающий от духов злобы поднебесных. Таня Юхненко, сердце этой поездки, в палаточном лагере беженцев пела под гитару о Боге, едином для всех, и само слово «смерть» не вязалось с ее радостью, с распахнутой настежь любовью. И вот – смерть, грубая, дикая: самим дьяволом обрушенный на Таню столб, неузнаваемо исказивший ее красоту.
– Отец Георгий, я не понимаю, зачем это. Двое детей… Она так нужна была Богу – и всем, столько еще могла…
– Я тоже не понимаю. Я
