Шрифт:
Закладка:
– Ни за что на свете! – Сантьяго дернул головой. Спустив ноги с лежанки, он резким движением встал. До болезни это было совсем обычное, заурядное движение, но сейчас он почувствовал, что мир пустился в пляс вокруг его головы. Росенда, увидев, как побледнел и зашатался ее гость, обхватила его рукой за плечо и прижала к себе, не давая упасть. Ее грудь щедро вдавилась в бок Сантьяго, но он даже не заметил первого в жизни прикосновения женского тела. Его мысли были заняты только нестерпимым давлением рвущейся наружу жидкости. Потом, ночью, глядя в потолок широко раскрытыми глазами и прислушиваясь к тихому дыханию Росенды, спящей на полу возле печки, он сотню раз возвращался мыслью к этому сладостному моменту. Искал в своем теле следы прикосновения и ничего не мог найти. Тело молчало, оно не было наделено той памятью, какой обладало его воображение.
– Идем, я проведу тебя, – предложила Росенда, обвивая юношу за талию. – Не стесняйся, ты ведь больной. А я, я ведьма…
– Нет! – Он представил, как – наконец-то! – добирается до стены и начинает бурно изливаться, а Росенда видит и слышит… нет!
Он постоял немного, затем решительно высвободился из объятий женщины и осторожными шажками двинулся к двери. Вначале идти было тяжело, тело словно онемело, мир вокруг грозил снова закружиться в неистовом танце.
Добравшись до стола, он оперся об него кулаками и остановился передохнуть, а затем уже легко дошел до двери, распахнул ее ударом ноги и оказался в маленьком дворике, окруженном каменной оградой, покрытой ярко-зеленым мхом…
Когда Сантьяго вернулся в домик, Росенда пригласила его к столу. Простая деревенская пища: черный хлеб, козий сыр, лук, кувшин с вином.
– Ты уже здоров, – сказала она, наливая ему полную кружку, – только обессилен. Тебе нужно есть и спать. И через два дня забудешь о болезни.
– А что это было? – спросил Сантьяго, щедро посыпая хлеб солью.
– Выглядит как нервная лихорадка. Ты, наверное, очень боялся там, в море…
– Нет, совсем не боялся. – Сантьяго откусил хлеб и надломил сыр. – То есть боялся немного, но, в общем…
– Ладно, ладно, герой, – улыбнулась Росенда. – Ешь и спи.
– А с кем ты разговаривала, когда я спал?
– Ни с кем, ко мне никто не ходит. Боятся ведьмы. Лишь когда заболеют, бегут за травами.
– Я слышал, как ты жаловалась на Андалузию.
– А, вот ты о чем. Я иногда разговариваю сама с собой. Бывает, неделю голоса человеческого не слышу, впору рехнуться. Ну а так вроде и поговорила…
– Это правда. В море я тоже сам с собой разговаривал.
– Будь осторожнее. Не повторяй это на берегу. Кто-нибудь услышит, разнесет между добрыми людьми, и запишут тебя в ведьмаки.
– Чем тебе не понравилась Андалузия, Росенда? Я вырос там, очень люблю свой край.
– Край, может, и хорош, только колдунов в нем больше, чем нужно. У меня родственница жила недалеко от Севильи, старая уже была, без детей. Кто в детстве умер, кто на войне с маврами полег, а кто в море ушел и не вернулся. Передала она мне весточку: приезжай ко мне жить, оставлю тебе дом и земли немного. Хотела стареть рядом с родным человеком. Я и перебралась, в час недобрый. Тетушка вскоре померла и оставила меня одну среди чужих. И кто же мог знать, что большая часть жителей той деревни с нечистой силой водилась?! Вот они меня и потоптали. Потом уже я услышала от знающих людей, что все андалузцы немного колдуны.
– Глупости какие! – рассмеялся Сантьяго. – Получается, и твоя тетушка с чертями якшалась?
– Может, и якшалась. Кто теперь узнает? Я ее ни в чем заподозрить не могу. Чего не видела, того не видела. А проживи она подольше…
– Ладно, тогда на меня посмотри, – не мог успокоиться Сантьяго, которому речи Росенды напоминали разговоры Пепиты и Марии-Хуаны. – Урожденный андалузец, вырос в Кадисе, разве похож я на колдуна?
– Ты гранд, а гранды не колдуют. Зачем им колдовать, у них и так все есть, жизнь спокойная, сытая. А когда спать голодным идешь, детей одеть не во что, поневоле к нечистой силе обратишься. Хоть и не пристало католику так себя вести, да нужда заставляет.
– И помогает эта самая сила?
– Кому как. Есть такие, которым очень даже.
– Расскажи мне про ту деревню, – попросил Сантьяго. – Нашу служанку в летнем имении сожгли по ложному обвинению в колдовстве. Ее тоже звали Росендой.
– Да, в Андалузии народ бешеный. Безжалостный, злобный, беспощадный народ. Не то что у нас в Мурсии. Меня бы в твоем любимом краю давно на костер потащили.
– Так расскажешь?
– Делать мне больше нечего, – махнула рукой Росенда. – Иди спать, гранд. Выпей еще кружку вина и ложись. А завтра, если лучше себя почувствуешь, может, и расщедрюсь.
Сантьяго молча подчинился. Встав из-за стола, он снова зашатался то ли от усталости, то ли от вина. Знахарка довела его до лежанки, он благодарно провел рукой по ее волосам, свалился на постель и заснул непроницаемым сном выздоравливающего.
На следующий день ему ощутимо полегчало, день выдался погожим, Росенда вытащила скамейку во двор, и они уселись, опершись спинами о нагретую солнцем деревянную стену дома.
Стояло теплое летнее утро, начинался один из тех редких прозрачнейших дней, когда небо спозаранку становится волшебно-лучезарным и остается таким до самого вечера. Воздух, настоянный на густых запахах бурьяна и прибрежных водорослей, был тих и недвижим. Сизый дымок столбиком поднимался над трубой неказистого домика колдуньи. Легкий утренний туман висел над забором, точно кружевная занавеска.
– Ты обещала, если мне станет лучше… – начал было Сантьяго, но Росенда быстро приложила палец к губам.
– Лучше молчи, не то черти услышат и вмешаются.
– Какие еще черти?
Она не ответила, лишь укоризненно покачала головой.
– Ладно, черти так черти, не будем их дразнить. Но я услышу твой рассказ про андалузскую деревню?
И Росенда честно исполнила свое обещание.
– Несколько лет назад в эту деревню перебралась мосарабка из Кордовы. В Андалузии мосарабов[5] найдешь в любом углу, они-то и тащат эту заразу.
– Какую заразу? – уточнил Сантьяго.
– Колдовство. Настоящему католику откуда про него знать? В молитвеннике про него ничего не сказано, и в Библии тоже. От мавров все это просачивается, через мосарабов. А в Андалузии их видимо-невидимо.
Я эту подлюку один раз видела. Иду с выгона, а она у забора своего стоит, что-то в руке держит и мне показывает. А улыбается сладко-сладко, хоть к ране прикладывай. Я еще подумала, чем я
