Шрифт:
Закладка:
В итоге де Барр дал нам отойти. Мы положили немало его людей, но, полагаю, истинная причина – его уважение к безумной отваге герцога. Покидая поле боя, мы пребывали в мрачном настроении. Наши собственные тяжкие потери еще предстояло подсчитать, и большой удачей стало то, что герцог не попал в плен и не погиб. Шатору в обозримом будущем оставался у французов, и Филипп по-прежнему серьезно угрожал нам.
У меня имелась и собственная причина для грусти. Лиат-Маха, мой верный конь, служивший мне долгие годы, погиб. Лошадей не принято хоронить, но я бы охотно выкопал для него могилу. Однако поле сражения осталось в руках французов. Моя печаль смешивалась с ожесточением. Не появись случайно де Шовиньи, Фиц-Алдельм прикончил бы меня. А если я обвиню его, он станет утверждать, что принял меня за француза. На попоне у захваченного мной скакуна имелось изображение лилии, символа французской королевской династии. Придется молчать.
Но никакой ошибки не было, в этом я не сомневался. Фиц-Алдельм пытался меня убить.
Глава 28
Очнувшись от тяжкого сна про Лиат-Маха, я уставился в конец палатки. Сквозь полог просачивался тусклый свет. Мы так долго были в походах, что я не без труда сообразил, где нахожусь. Три месяца прошло со дня смерти моего коня, и октябрь уже держал страну в своих лапах. Хотя за это время мы успели побывать в Нормандии, а также пройти вверх и вниз по долине Луары, мы находились под Шатийон-сюр-Эндр, вниз по реке от Шатору, всего в нескольких милях от него. Здесь Ричарду и его отцу предстояло встретиться с Филиппом и в очередной раз попытаться заключить мир.
Зная, что отдохнуть больше не удастся, я выбрался из-под одеяла и оделся. Рис, спавший у меня в ногах, поперек, словно преданный пес, пошевелился. Я шепнул ему, чтобы он спал дальше, и, набросив плащ, вышел наружу. Занимался рассвет. Воздух был холодный, густая осенняя роса покрывала палатку и траву вокруг. В ближнем лесочке негромко перебранивались грачи, готовясь к новому дню.
Я подошел к коновязям, где нашел своего скакуна, взятого под Шатору. Он был серым, как Лиат-Маха, и преданным. Я назвал его Поммерсом – французское имя вместо ирландского. Я ездил на нем с тех самых пор и успел проникнуться к нему приязнью, как и он ко мне. Увидев меня, Поммерс тихонько заржал и потянулся бархатистыми губами к яблоку у меня на ладони. Я скормил коню гостинец, поглаживая его по носу.
Некоторое время назад выяснилось, что прежним его владельцем был двоюродный брат французского короля. Больше озабоченный покушением Фиц-Алдельма на мою жизнь, я не сильно переживал насчет упущенной возможности, зато мои приятели, предпочитая забыть о том, что жар той отчаянной битвы не располагал к взятию пленных, то и дело поддевали меня. У меня, мол, утек между пальцев выкуп, которого хватило бы, чтобы умереть богатым.
– Ну все, Поммерс, – сказал я. – Хватит с тебя.
Конь льнул ко мне в надежде на второе яблоко, и я хмыкнул:
– Больше нет, парень.
Погладив его еще напоследок, я проверил своего второго скакуна – обещанную награду от Ричарда. Широкогрудый гнедой с белой звездочкой между глаз, конь оказался упрямым, как мул. Я окрестил его Бычеглавом[16] в честь знаменитой лошади, которой владел великий македонский полководец Александр, и позволил Рису, пришедшему в восторг, ездить на нем.
Все, что мне теперь требовалось, это пара рыцарских шпор. Сумей я один спасти герцога, когда он лишился коня под Шатору, я, может, и удостоился бы этой чести, но на выручку подоспело с полдюжины человек. Лучшее достается тем, кто умеет ждать, говорил я себе.
Заботой более насущной, нежели рыцарство, был Фиц-Алдельм: его дружба с Ричардом продолжалась, а кровожадные намерения в отношении меня никуда не делись. Я рассказал про нападение Рису, но только после того, как взял с него клятву молчать. Пока парень глядел на меня, сверкая глазами, я твердо предупредил, что, если Фиц-Алдельма убьют, нас обоих повесят и спорить тут не о чем. Однажды нам представится случай, сказал я. А до тех пор глядим в оба и терпим. Потом я спросил совета у Филипа, Овейна и де Дрюна. Филип, простая душа, предлагал пойти прямиком к герцогу, Овейн же, как и Рис, был за кинжал между ребер темной ночью. Де Дрюн считал, что мой план – лучший из всех.
– Ничего не предпринимай. Смотри и жди. Рано или поздно Фиц-Алдельм допустит роковую ошибку. – Воин осклабился. – Ты только доживи до этой минуты.
Вот так я и жил с тех пор. Редко куда выходил в одиночку. Постоянно бдел, а спал с клинком под рукой. Брал еду с блюда только после того, как ее попробуют другие. Неудивительно, что настороженность давала о себе знать. Я плохо спал, стал раздражительным. Помогало вино, и подчас я вливал в себя больше, чем стоило бы.
Лошадь в конце коновязи пошевелилась, и я ухватился за рукоять кинжала. Но, узнав широкоплечую фигуру герцога, успокоился.
– Руфус!
В его голосе звучало удивление.
– Сир.
Я поклонился.
– Рановато, чтобы ухаживать за конями. Не спится?
– Да, сир.
– Выглядишь усталым. Что тебя заботит?
Вот сейчас, подумал я, можно бы все ему рассказать. О том, как жестоко обращался со мной младший Фиц-Алдельм, Роберт, во время плавания на корабле до Стригуила и после этого. О том, как его старший брат Гай убил моих родителей и как я, обороняясь, зарезал его в саутгемптонском переулке. О вражде, заново раздутой Робертом Фиц-Алдельмом, и его дурном обращении с Рисом. О том, как он пытался хладнокровно убить меня всего несколько месяцев тому назад.
– Руфус? – заботливым тоном произнес герцог. – Расскажи мне.
Я струсил и решил, что самое безопасное – ничего не говорить. У меня не было доказательств преступления, совершенного в Кайрлинне Гаем Фиц-Алдельмом, как и попытки Роберта убить меня. Герцог симпатизировал и доверял мне, но я был всего лишь оруженосцем, да к тому же ирландцем. Роберт Фиц-Алдельм же – англичанином, препоясанным рыцарем и одним из ближайших соратников Ричарда.
– Меня гнетут дурные сны про моего
