Добро пожаловать, полковник.

– Эй, Бойл! – рявкнули наверху, но с почтением. – У нас тут, кажется, рыбка какая-то завелась на дне бочки. Что? Сейчас! А ну, наверх! Живо. Все трое!

– Идем-идем! – отозвался Герти развязно. – Ты только не пальни с перепугу, ишь как плавники дрожат!

– Смотри, как бы своих не лишиться! Сюда, говорю! По одному!

После всего нескольких минут в подвале с его сырым и спертым воздухом притон показался Герти почти просторным. Перемены он обнаружил сразу. Пропали бесследно все едоки, оставив после себя залитые рыбьим рассолом столы и обглоданные кости. Выплыли, должно быть, бессмысленно вращая глазами и пуская губами воображаемые пузыри. Либо их попросту вышвырнули на свежий воздух. Притон наполнился совсем другой публикой.

Бандитов из шайки Бойла было человек пять, но казалось, что ими набит весь зал. В достаточной мере потрепанные и грязные, чтоб сойти за аборигенов Скрэпси, они в то же время отличались от тех, и не в лучшую сторону. Они были убийцами. Герти ощутил это мгновенно, лишь увидев их лица. Лица были разными, совершенно без роднящих черт, но все они отчего-то казались похожими друг на друга. Какой-то отпечаток, невидимая подкожная татуировка, выжженная кислотой… Возможно, Герти ощутил это какими-то затаенными рецепторами своего тела, как обычная рыба, еще не разглядев деталей, ощущает возле себя кровожадного морского хищника, гибкую, стелющуюся по дну мурену с пастью, полной острейших зубов… Оружие было у всех. Поцарапанные и потертые револьверы, литые свинцовые кастеты на пальцах, тяжелые, точно для рубки тростника, ножи.

Не мурены – пираньи. Проворные серые тени в мутной воде. Такие окружают жертву, вода вокруг нее вскипает, стремительно окрашиваясь алым, а затем медленно разглаживается, и в ней плывут тающие клочья плоти…

Герти ощутил, что жизнь его в данный момент болтается на волоске. А если точнее, вся его жизнь есть не более чем сочная наживка, повисшая на рыболовной леске. Есть тянущее ко дну грузило, нет лишь крючка. И вся надежда на то, что леска окажется достаточно прочной, что ее в мгновение ока не перекусят жадные челюсти. Этого не произошло мгновенно лишь оттого, что многие рыбы по своей природе любопытны.

– А что, Щука, давно ты стал приглашать к себе гостей?

Щука успел немного прийти в себя, но явно недостаточно, чтобы восстановить контроль над собственным языком.

– Это не гости мне, Бойл! Вот еще придумаешь, ну что ты… – Щука попытался улыбнуться, но улыбка эта под пристальными взглядами свиты Бойла сделалась искусственной, как аляповато сделанная блесна.

Бойла Герти мгновенно узнал, хотя прежде ни разу не видел. Впрочем, ошибиться тут было сложно.

Во-первых, Бойл был единственным обладателем более или менее приличного костюма. По крайней мере, достаточно сносного, чтобы показаться в нем за пределами Скрэпси. Во-вторых, только человеку подобного сорта могли дать подобную кличку. Бойл был плотным, но не таким, какими обычно бывают отставные моряки и грузчики, под оплывшими покровами которых скрываются жесткие, как китовый ус, мышцы. Скорее, он был оплывшим и зернистым, как проведший много времени в воде шарик-бойл, уже начавший понемногу раскисать. Только вот сделан он был не из рисовой и кукурузной муки с крахмалом, а, скорее, из крысиного яда.

Меньше всего на свете он выглядел предводителем уличной банды. В нечесаной рыжеватой бороде застряла россыпь рыбьей чешуи. Высокий лоб с залысинами и полные губы, постоянно немного приоткрытые, точно в предвкушении чего-то, не могли принадлежать убийце и рыботорговцу, скорее хитрому, но добродушному лавочнику, быть может, пекарю или владельцу прачечной. Да и в глазах как будто не было ничего такого, что намекало бы на кровожадность: прозрачные, немного навыкате, они с живым интересом обозревали все, что происходит вокруг. Даже отчасти лучились, словно их хозяин повидал в жизни столько всего забавного и интересного, что отсвет всего этого навеки застыл в них, как застывает в янтаре отсвет сиявшего тысячи лет назад солнца.

– Так ты у нас, оказывается, радушный хозяин, Щука? – спросил, улыбаясь, Бойл. Его улыбка была самой настоящей, только вот Герти едва поборол рефлекторное желание отшатнуться подальше. – Ну надо же, а я и не знал, что ты не чужд гостеприимству. Я думал, ты помнишь, о чем мы с тобой договаривались. А ты, оказывается, не щука, а пескарь речной… Вот, значит, как выходит, а?

Болтая, Бойл продолжал улыбаться. Но несмотря на эту улыбку, на ясный и искренне-веселый взгляд его глаз, Герти чувствовал, что человек этот опаснее всех прочих, пусть даже и не держит оружия в руках. Все, что он демонстрирует, – всего лишь маскировка, за долгие годы въевшаяся в плоть и кровь, ставшая естественной составляющей его сущности. Шарик-бойл только кажется совершенно безобидным и даже соблазнительным предметом – внутри его рыхлого тела прячется острая сталь, мгновенно пропарывающая горло.

Муан собирался было что-то сказать, но ему в лицо мгновенно уставилась сразу пара револьверов. Грозная внешность полинезийца служила неплохой защитой на улицах Скрэпси, но тут производила не большее впечатление, чем шпажка от оливки на стаю матерых акул.

– Интересное дело получается, – рассуждал Бойл, разглядывая помертвевшего Щуку то с одной стороны, то с другой. – Сижу я в пабе за бильярдом, и тут мне записку передают. Ну точно в джентльменском клубе каком-то. А в записке сказано: «В твой аквариум на Херринг-стрит заплыли две рыбки. Если поспешишь, успеешь их перехватить». Вот так штука, а? И, главное, кто передал записку, непонятно. Мужчина какой-то, говорят, средних лет… Ничего себе шуточка, значит, да? Не так уж много людей знает про заведение мое на Херринг-стрит. Тут я, признаться, немного заволновался. Вспомнил про аквариум свой, значит, про приятеля Щуку… Дай, думаю, загляну. Проверю, все ли в порядке, не нужна ли помощь. А то ведь черт его знает, что это за рыбки сюда заплывать повадились… Ну и что я вижу?

Щука попытался что-то произнести, но Бойл мягко, почти ласково, похлопал его по щеке. Герти и Муана он пока попросту не замечал, даже не смотрел в их сторону.

– А вижу я, что мой давний приятель Щука, оказывается, дружков к себе в гости зазвал. Торговля без присмотра стоит, двери нараспашку. Так оно выходит? Значит, он как бы показывает, что плевать хотел и на старика Бойла, и на его дело. Так я понимаю? Или не так? Ну и по всему выходит, что это как бы невежливость, вот что. Щука как бы говорит Бойлу, что тот старый дурак, а? Вот так как бы? Я же верно понимаю?

В добродушном голосе Бойла прорезались