не отказывало в средствах на столь первостепенные нужды обороны! Это заявление произвело, конечно, большое впечатление; ведь оно обличало Военное министерство, или, вернее, лично меня, в полном небрежении к обороне государства! Неслыханная вещь: министр финансов должен был указать государю на ее пробелы и сам предлагать средства к их устранению! Группа была возмущена. Возмутился и я и впервые потребовал слова «по личному вопросу». Я заявил, что сказанное в докладе о состоянии Владивостока верно; но там не сказано, что, вообще, вся наша оборона находится в столь же жалком состоянии; заявление же о всегдашней готовности давать средства на существенные нужды обороны есть обычная у Коковцова ложь! Что может быть важнее мобилизационной исправности войск? А между тем я нужные на то одиннадцать миллионов рублей получил лишь путем преступления: неисполнением высочайше утвержденного решения Совета министров! Впервые чрезвычайные средства на улучшение обороны были получены летом 1908 года, и из них ничего не было уделено на Владивосток; но полученные средства являются лишь каплей в море наших потребностей, а усиливать Владивосток теперь, когда Амурская железная дорога еще так далека от окончания, не имеет смысла, так как в случае новой войны с Японией до окончания железной дороги оборона наших владений на Тихом океане все равно является безнадежной! Получаемые средства мы раньше всего должны употреблять на усовершенствование армии и ее снаряжения, а не на столь бесполезные затеи; иначе мы еще долго должны будем сознаваться в своей неготовности к войне, – как то было в начале этого года, когда Австрия присоединила Боснию и Герцеговину.

Объяснения мои, по-видимому, убедили группу, что возведенные на меня обвинения были неправильны[217]; но этот инцидент вместе с тем показал, какие обвинения курсировали в обществе и принимались им на веру, особенно когда они исходили от членов правительства! Было очевидно, что я еще долго не дождусь справедливого отношения к сделанному мною на посту министра. В частности, я не думаю, чтобы Коковцов имел в виду очернить меня, но его интересовало усиление Владивостокской крепости ввиду значения ее коммерческого порта, и, кроме того, он воспользовался случаем щегольнуть своею готовностью дать несколько миллионов на оборону страны и этим втереть, кому нужно, очки. Мне же приходилось довольствоваться ролью неудачного министра, понятной широкой публике, и лишь нажившего массу врагов; этому способствовала и печать, в которой все еще продолжали появляться выпады по моему адресу.

При таких условиях я, конечно, старался стушеваться и почти нигде не бывал. Со своими бывшими сотрудниками по Министерству я порвал почти все отношения еще и по другой причине, а именно, чтобы меня не заподозрили в желании вмешиваться в дела или интриговать против моего преемника. Затем, вскоре в деятельности Сухомлинова стали проявляться несимпатичные мне черты (главным образом, пристрастное отношение к людям); он поселил у себя в казенной квартире госпожу Бутович и публично показывался с нею; при встрече с бывшими своими подчиненными я невольно заговорил бы с ними о новом их начальнике и критиковал бы его, а потому я еще более старался вовсе прекратить всякие сношения с чинами Министерства[218].

На должность начальника Генерального штаба Сухомлинов избрал Мышлаевского, человека несомненно способного, но (выражаясь осторожно) не прямого и не владевшего иностранными языками. На первых порах они были крайне дружны, но затем произошло что-то непонятное: Мышлаевский уехал за границу и во время своей бытности там был уволен от должности с назначением корпусным командиром на Кавказ. После этого в конце сентября Сухомлинов был у меня с визитом, который я ему отдал; я его спросил о причине смещения Мышлаевского, но он мне дал совершенно уклончивый ответ. Вернувшись из-за границы Мышлаевский 11 октября был у меня, сказал, что его обвинили по-видимому, в интригах против Сухомлинова, который и ему не сказал, за что он был уволен[219]; Мышлаевский просил совета, что ему делать, чтобы обелиться? Я ему предложил обратиться к Столыпину и просить его произвести расследование. Мышлаевский этому совету не последовал, а просто уехал к новому месту служения. История так и осталась темной. Истинной причиной увольнения Мышлаевского, по-видимому, явилось то, что о Мышлаевском стали говорить как о дельном работнике и кандидате в военные министры; этого кандидата Сухомлинов и поспешил устранить под каким-то предлогом. Не отрицаю, конечно, возможности какой-либо интриги со стороны Мышлаевского.

В начале октября мне пришлось выступить в окружном суде. Кавказский интендант генерал Агапеев возбудил обвинение в клевете против газеты «Новая Русь» за появившуюся в ней статью и ссылался на меня, что я могу засвидетельствовать о его безупречной службе. Идти в суд было неприятно, так как в те времена там можно было наслушаться всяких оскорблений, а потому я воспользовался правом особ II класса[220] и просил суд допросить меня на дому. Я думал, что для этого ко мне приедет кто-либо из членов суда и снимет показания; но утром в день заседания ко мне приехал судебный пристав заявить, что суд должен приехать в полном составе, поэтому надо подготовить зал заседания. Беспокоить весь состав суда я отнюдь не хотел, а при неустройстве моей квартиры[221] мне даже было бы трудно устроить обстановку для заседания, поэтому я с приставом поехал в суд, где меня тотчас допросили. Об Агапееве я дал хороший отзыв. Чем кончилось дело, я не помню.

Из-за неустройства квартиры мы до конца года почти ни у кого не бывали и принимали только близких друзей. Брату уже опротивела жизнь в Гатчине, и он вновь переехал в Петербург. В конце ноября вновь приехал лечиться Н. Н. Киселев, проживший у И.В. два месяца. Племянница Лиза Иванова стала невестой певца Барышева, который стал бывать у нас. Васильковские, вернувшись с кумыса и пробыв недолго в Петербурге, уехали на зиму в Давос; там они оказались в одной гостинице с князьями Иоанном и Гавриилом Константиновичами, с которыми они познакомились и близко сошлись.

Ввиду окончания разграничительных работ на Сахалине я в октябре получил ленту японского ордена Восходящего солнца, хотя я, собственно, к этому разграничению не имел никакого отношения.

Еще летом по возвращении из Крыма я получил от Рентца заказанные ему пять дюжин своих портретов. При посредстве Забелина я разослал их всем моим бывшим близким сотрудникам по должности министра и тем чинам Канцелярии Военного министерства, которые в свое время имели личный доклад у меня по должности начальника Канцелярии. Первых я просил дать мне в обмен свои карточки. К моему огорчению, таковые я получил лишь от немногих. Забелина я