Шрифт:
Закладка:
Папа поднял глаза к небу, подставив лицо прохладному ветерку:
– Нелегкое это было время. Сущий ад вообще-то. Честно говоря, я не знаю, что могу сейчас сказать, кроме «прости». Потому что, возможно, я и правда винил тебя, Джилл, и именно поэтому не надоедал тебе, когда ты решила бросить колледж и уйти из дома. Я убедил себя, что ты взрослый человек и вправе принимать собственные решения, жить собственной жизнью, совершать какие-то ошибки и по-своему справляться с болью. Но потом я почувствовал себя виноватым – потому что меня не было рядом, когда ты нуждалась во мне. Наверное, поначалу я пытался справиться с собственной болью и злился из-за ее смерти. А потом… увидев, что ты покатилась по наклонной, я почувствовал себя ужасным родителем – и просто дистанцировался от всего, что ты делала. Я предпочитал не знать, не вмешиваться. Но я должен был разыскать тебя. Разыскать и вернуть домой, Джиллиан. Вернуть на истинный путь.
Я на мгновение задумалась над его словами.
– Не думаю, что это возымело бы хоть какой-то эффект, пап. Я была обозленной и дерзкой и не хотела возвращаться домой, где меня поджидали воспоминания. Думаю, чтобы подняться, мне нужно было оттолкнуться от самого дна. А до него я, уж не сомневайся, добралась.
Мы тихо рассмеялись, потом замолчали, вслушиваясь в шум ветра в сосновых ветвях. Откуда-то издалека донесся собачий лай.
– Малкольм поразил меня в самое сердце, когда появился в моей жизни, – снова заговорила я. – Думаю, мне просто очень сильно хотелось быть счастливой, чувствовать, что жизнь продолжается. А с ним она была еще и такой интересной. Он казался мне идеальным – и всегда знал, как заставить меня улыбнуться. Почему я была настолько слепой?
– Ты же не догадывалась, как все обернется. Чтобы узнать, нужно было дать ему шанс, познакомиться с ним поближе.
– Наверное. Но видишь ли, в чем загвоздка, папа? Я была слепа – но правда любила его. – Меня стала бить дрожь от холода. – И своим поступком он разбил мое сердце. Он сделал мне очень, очень больно.
Папа обнял меня одной рукой, и я благодарно положила голову ему на плечо.
– Я так хочу, чтобы в твоей жизни больше не было боли, малышка. – Он чмокнул меня в макушку. – Ты всегда была такой славной – и не заслужила всего этого. А что до нас с тобой… Думаю, пришло время нам простить себя – и друг друга. Мама хотела бы этого.
– Да. – Болезненный комок подступил к горлу, и мой голос дрогнул. – Она бы правда этого хотела.
Я повернулась и тоже прижалась к нему. Его объятия утешали, и я представила, что мама сейчас рядом – стоит за той большой сосной, наблюдая за нами издалека.
Мы отстранились друг от друга, и он, кашлянув, уточнил:
– Ты по-прежнему собираешься в Лондон?
– Да, – кивнула я, утирая слезы. – Но обещаю – я вернусь.
– Хорошо. Когда думаешь ехать?
– Посмотрим. Если успею подыскать себе гостиницу, я бы полетела сегодня же ночью. Проведу пару дней в Лондоне – а потом отправлюсь в Берлин. Должны же у них быть архивы с информацией о солдатах Второй мировой. И там-то уж точно будет что-нибудь о Людвиге.
Он сжал мою руку в своей:
– Я бы с удовольствием отправился с тобой, но не могу так надолго оставить бабушку.
– Понимаю. В любом случае, я бы предпочла полететь без компании. Мне нужно немного побыть одной – зализать свои раны. Почувствовать себя просто туристом в месте, где меня никто не знает. Я сделаю пару селфи перед Букингемским дворцом – и отправлюсь в Берлин. – Я немного поразмыслила. – Знаешь, пап… Мне кажется, я так рвусь побольше узнать о Людвиге и потому, что хочу понять бабушку. Узнать, как она влюбилась в этого человека, если он и правда был таким злодеем, каким она его сейчас считает. И выяснить, как она смогла простить себя за это и жить дальше.
Если вообще смогла.
Я отчаянно хотела получить ответ на этот вопрос – мне ведь тоже надо было как-то дальше жить.
Глава 33
Я вышла из метро и направилась к Военному бункеру Черчилля. Над Парламентской площадью разнесся звон колоколов Вестминстерского аббатства. Я пробыла в Лондоне всего несколько дней и страдала от смены часовых поясов, но уже посетила Тауэр, колесо обозрения «Лондонский глаз», музей Чарльза Диккенса и Кенсингтонский дворец, где насладилась послеобеденным чаем. Накануне я пробежалась по магазинам на Риджент-стрит в поисках синих джинсов и пары кроссовок – до того в жизни не ходила столько пешком.
Я прогулялась и по Трафальгарской площади – совсем недалеко от Крейвен-стрит, где бабушка жила с Вивиан и Теодором во время Блица. Большая часть улицы осталась точно такой же, какой была на протяжении веков, – аккуратные ряды кирпичных георгианских таунхаусов и зубья черных железных заборов. Однако по понятным причинам тут и там в этот исторический ансамбль вторгалась послевоенная и современная архитектура.
Я простояла на этой улице немало времени, представляя, каково было бабушке жить здесь в военные годы. В этот момент я очень ясно осознала, как мне повезло – пусть даже моя личная жизнь рухнула. По крайней мере, мне не приходилось каждую ночь бежать в укрытие в надежде спастись от падающих с неба бомб, а моих близких не забирали в нацистские лагеря смерти, из которых они не возвращались. Какое счастье, что я жила в свободном мире!
Когда я свернула на Хорс-Гардс-роуд, начал моросить дождь, но зонт я доставать не стала – до музея Черчилля было рукой подать, а билет я купила заранее.
Два часа в подземном бункере Черчилля пролетели незаметно. Я гуляла по военным помещениям кабинета министров с аудиогидом, поглощенная выставкой и рассказом о жизни Уинстона Черчилля. Я уже собиралась двинуться к выходу, когда наткнулась на короткое видео об Управлении специальными операциями, также известном как Секретная армия Черчилля. Я чуть было не прошла мимо этого стенда, но что-то в нем все же привлекло мое внимание. Как только короткометражка закончилась, я поспешила на улицу и набрала отца.
– Папа, кого я сейчас видела! Ты не поверишь! – воскликнула я вместо приветствия.
– Королеву на «феррари»? – спросил он.
– Нет!
– Уильяма и Кейт?
– Да нет же! – рассмеялась я. – Лучше! Ты только послушай! Я сегодня
