– У меня какие-то странные боли в спине, Джим. Уже с полчаса мне становится все хуже.

А я уже и без того в течение некоторого времени замечаю у Билла какие-то подергивания.

– И у тебя тоже? – спрашиваю. – А у меня колотье в плечах, и я предполагаю, что это кессонная болезнь.

– Но уже полтора часа, как мы оставили кессон.

Говорят, что ломота может начаться от получаса до двух часов после выхода, – возражаю я, – и я твердо убежден, что это кессонная болезнь. Было бы разумнее поскорее отправиться к доктору.

– Ни под каким видом, пока я не буду уверен в наличии болезни. Мне нет охоты опять выслушивать насмешки. Если не станет хуже, я это в состоянии вытерпеть.

– Я чувствую себя совсем разбитым.

– Я тоже, все мое тело словно одеревенело, и в каждом суставе я чувствую колющую боль.

– Ах, не будем больше говорить об этом. От разговоров только хуже.

Примерно с час мы пытаемся чем-нибудь развлечься, но самочувствие наше от этого не улучшается. Кажется, в жизни я не переживал ничего более невыносимого; чтобы я ни делал, боль не прекращается ни на одну минуту. Я чувствую, что на мои плечи давит какая-то тяжесть, без конца, без передышки. Положение Билла, безусловно, еще хуже. Его всего сводит судорогами, правая нога скрючилась и ходить он уже не может. Наконец, он не может дольше выдерживать мучительные боли и решается отправиться к врачу. Состояние его настолько плачевно, что нам приходится взять извозчика.

– Что такое? Что с вами? – спрашивает доктор, когда я ввожу в комнату хромающего и опирающегося на меня Билла.

– Если это не кессонная болезнь, – стонет Билл, – это что-нибудь еще похуже.

– Бог мой, – говорит врач, – вы должны были быть здесь часом раньше.

– А теперь уже поздно? – испуганно вскрикиваем мы. – Нельзя уже вылечиться?

– Ну, дело не так плохо. Это только «ломота». Через одну-две недели она пройдет.

– Одна-две недели. И нас все время будут мучить боли? Неужели нельзя ничем помочь?

– Ваши боли я сейчас успокою. Но я не могу поручиться за окончательное излечение. Идемте.

Он ведет нас в особую камеру, втаскивает туда Билла и кладет его на низкую кушетку, стоящую у стены; за ними вползаю я и ложусь на другую скамейку у противоположной стены.

– Мне придется самому остаться с вами, – говорит врач, – санитар ушел.

Врач закрывает дверь, и я слышу свист входящего воздуха. По мере увеличения давления боль в моих членах начинает утихать; судороги Билла также прекращаются, он приходит в себя.

– Вы волшебник, – заявляет он доктору. – Вы нас вылечили, спасибо. Ну, а теперь отпустите нас!

– Терпение, молодой человек. Вам придется здесь пробыть от часа до двух и, по крайней мере, еще час должен пройти, пока не будет выпущен воздух, потому что теперь в камере двойное давление. Вы заболели оттого, что вас слишком быстро выпустили из воздушного шлюза. Больше я с вами остаться не могу, а если вам что-нибудь будет нужно, воспользуйтесь этим телефоном.

Теперь, после того, как боли перестали нас мучить, мы стали осматриваться. Мы находились в солидном стальном изоляторе метров двух ширины и метров четырех длины.

Стена с дверью посередине разделяла его на две камеры. Лежали мы в задней половине, доктор вышел, захлопнув за собой дверь. Но он не запер ее, замок не щелкнул и, насколько мне было видно, дверь оставалась немного приоткрытой. По обеим сторонам изолятора находилось по застекленному отверстию, такое же отверстие виднелось в перегородке. Я приподнялся на скамейке и заглянул в него, желая посмотреть, что делает доктор. Он подошел к концу изолятора и повернул маховичок. Тотчас засвистел выпускаемый воздух, и дверь в перегородке заперлась под давлением более сильно сжатого воздуха нашей половины. Минут 15 доктор пробыл в передней половине изолятора; когда свист воздуха прекратился, он открыл наружную дверь и вышел.

Теперь мы чувствовали себя совершенно здоровыми, и нам показалось безусловно лишним оставаться в этой дыре. С полчаса мы болтали о наших последних приключениях. А затем нам стало не по себе. Я приставлял к уху часы, чтобы убедиться, что они идут. Прошел час, дальнейшее пребывание в этой тюрьме стало непереносимым. Берусь за телефон, звоню, по крайней мере, пять минут, и только тогда кто-то отвечает – алло!

– Кто там? Доктор? – спрашиваю.

– Нет, это Джон Грей, санитар.

– Где доктор?

– Ушел ужинать. Он распорядился не выпускать вас до своего возвращения.

– А когда он вернется?

– Да через полчаса. Он ушел минут пять назад.

– Билл, – со злостью говорю я, – это, кажется, опять новая шутка с его стороны. Господин Грей, вы выпустите нас?

– Я не могу, раз запретил доктор, вы ведь понимаете.

– Он вечно шутит с нами. Выпустите вы нас или нет? – повторяю я.

Но человек по ту сторону телефонного провода уже отошел, и все наши настойчивые призывы оставались без ответа.

– Ну, мы попали в капкан, – говорит Билл, – остается только ждать. А как мне хочется теперь над ним посмеяться и убежать отсюда.

– Что сделал доктор, чтобы выйти? Ты видел?

– Он вышел в соседнее отделение и повернул там клапан.

Билл подходит к перегородке и пытается открыть дверь.

– Нет, тебе это не удастся, – говорю ему.

– Разве он ее запер?

– Нет, ее держит давление воздуха. Он выпустил воздух из соседнего отделения. Но вот здесь есть какой-то клапан.

– Да, – отвечает Билл, – а вот здесь другой – думаю, один должен впускать воздух, а другой выпускать, но как угадать, который нам нужен? Мы, пожалуй, можем создать давление больше, чем в состоянии будем выдержать.

– Опробую-ка я вот этот, – и Билл осторожно поворачивает один из клапанов.

– Стой, – кричу ему, – верти обратно! Это не тот, потому что он не свистит. Когда открывал клапан доктор, тотчас же раздался свист.

– Попробуем другой.

Но и здесь не было слышно свиста.

– Вот так штука! – смеется Билл. – Вероятно, они оба не действуют. Да и почему бы воздух не свистел так же при впуске, как свистит при выходе?

– Держу пари, что доктор их нарочно выключил. Будем звать на помощь, это наше единственное спасение.

Билл громко кричит, но никто не отзывается. Тогда он принимается колотить каблуками в стальную стену. Наконец в окошке появляется чья-то физиономия. Это Пат глядит на нас и покатывается со смеху. Мы кричим, чтобы он нас выпустил, но он в ответ только больше смеется, подзывает других землекопов, все нас разглядывают и, разумеется, отпускают на наш счет всевозможные остроты. Правда, они не долетают до нашего уха.