жить на рубль четыре копейки, и наконец дошло до того, что решился я написать домой и просить хотя бы маленькой поддержки. Дядька Андрей отозвался, прислал денег, но не преминул попрекнуть купленными мной по рублю за штуку небольшими копиями с известных «Коровы с теленком» и «Собаки» Константина Менье, которые я привез с собой в Караковичи во время летних каникул.

«Посылаю тебе 15 рублей, понапрасну их не трать – телят и собачек не покупай», – писал он мне.

Добыть кусок хлеба молодому человеку, не имевшему в Москве даже знакомых, было, конечно, не просто. Но находились добрые люди и из товарищей, и из преподавателей: они устраивали мне кое-какие мелкие заказы. Постепенно я перезнакомился с московскими подрядчиками и стал «своим человеком» у хозяев мастерской орнаментальных украшений у Смоленского вокзала. Однажды получил заказ: вылепить кариатиды для фасада дома чаеторговца Перлова на Мещанской улице. Работа принесла целую сотню рублей. Я отделил из них 35 и купил на них швейную машину «Зингер», которую привез летом в деревню. Само собой разумеется, это произвело впечатление. Никто из домашних уж больше не сомневался, что из меня выйдет толк.

За границей

Весной 1896 года мне сообщили приятную новость: совет училища решил послать меня и Константина Клодта за границу. Цель поездки – ознакомление с художественной жизнью, музеями и памятниками Европы. Средства на это путешествие составили проценты с капитала, пожертвованного П. М. Третьяковым, специально предназначенные на посылку лучших за пятилетие учеников в Европу.

Путь наш пролегал через Смоленск, Варшаву и Берлин. В Берлине, как о том было условлено в Москве, мы встретились с профессором живописи Николаем Алексеевичем Касаткиным, давшим русскому искусству незабвенные образы рабочихшахтеров. Он намеревался вместе с нами побывать в Париже. И вот мы втроем идем по Унтер ден Линден. Поразительная чистота и порядок. А буравящие взгляды лощеных, ражих полицейских действуют на нас так, что вскоре нам становится страшно ходить по этому бюргерски солидному городу. Касаткин поминутно нас успокаивает: «Вот приедем в Париж – будет что посмотреть». Так и остался Берлин в нашей памяти чересчур солидным, холодным, нелюдимым городом.

Побывали мы и в Дрездене. С трепетом смотрел я на «Мадонну» Рафаэля. Она на всю жизнь осталась в памяти, затмив все другое прекрасное, увиденное в Дрезденской галерее.

Вновь встречаемся с Касаткиным. Теперь уже в Париже. Для того чтобы наметить маршруты экскурсии, отправились в кафе Тракедеро. Сидим, разговариваем, пьем прохладительные напитки, любуемся Сеной и Эйфелевой башней. К столу подают зрительные трубки. Мы с Клодтом, не задумываясь, берем их и начинаем оглядывать окрестности.

– Сейчас вам покажут, что значит хватать что ни попадя, – ворчит профессор-эконом. При расчете оказывается, что эта услуга входит в стоимость меню. Два русских студента и наставник-профессор хохочут на все «Тракедеро». Студенты подкалывают профессора:

– Николай Алексеевич, в зрительные трубки нам удалось разглядеть на самой вершине Эйфелевой башни какой-то загадочный аппарат. Не отправиться ли нам туда?

– Ну что же, рискнем…

Эйфелева башня. Громада. До середины поднимаемся втроем. Здесь Касаткин вышел. Мы с Клодтом, хотя и трусили, добрались до вершины. Там обнаружили почтового служащего и, не мешкая, отправили открытки: Клодт в Москву, родителям, я в Караковичи на имя дяди Андрея.

Лето было в разгаре. Париж отмечал день штурма Бастилии. Всюду шествия, восторженное пение. Летом 1896 года в Париже я впервые услышал «Марсельезу». Марш революционного народа пел народ.

В Лувре, куда мы ходили несколько дней кряду, Касаткин был нашим гидом. По богатству коллекции Лувр – несравненный музей. А какие божественные мраморы украшают Лувр!

«Ника Самофракийская» – крылатая Ника; «Восставший раб», «Умирающий раб» Микеланджело.

Полтора месяца прожили мы в Париже. Побывали и в Люксембургском музее, видели выставки современного искусства, где меня особо заинтересовали скульптуры Огюста Родена, исходили пешком весь Париж, с восторгом постигали гармонические ансамбли Елисейских полей, площади Согласия, Версаля, отдали дань восхищения пламенным скульптурам Рюда, установленным на фронтоне Триумфальной арки.

Счастливое время, незабываемая пора…

Люцерн, где мы остановились по пути в Италию, – в ту пору тихий курортный городок. Он аккуратненько встал на берегу горного Фирвальдштетского озера. Здесь мы отдыхали от шумного Парижа, совершая прогулки от отеля к фермерским домикам на склоне горы Пилатус, где нас угощали чудесным швейцарским молоком.

Наконец через перевал Сент-Готард мы попали в солнечную Италию.

Милан. Пораженные величием архитектуры Миланского собора, мы с Клодтом часами рассматриваем его изумительные каменные узоры.

Отправляемся в монастырь Санта Мария делла Грация, чтобы в трапезной палате монастыря доминиканцев увидеть

«Тайную вечерю» Леонардо да Винчи. Нам привелось видеть это гениальное творение великого Леонардо изрядно попорченным. Еще в начале века полотно повредили наполеоновские солдаты, бывшие на постое в доминиканском монастыре Марии Милостивой. «Тайная вечеря» оставила в моем сознании глубокий след. Необычайно выразительными показались мне фигуры и лица апостолов.

Прозорливая жертвенность Христа и личина почитания в позе, выражении лица Иуды вызвали чувство скорбное и величественное…

В Рим поезд прибыл на рассвете. В Москве нас снабдили рекомендательными письмами к русскому дьяку Флерову, постоянно жившему в Риме, в доме на пьяца дель Пополо. С вокзала отправились пешком. Издалека мы услышали, как на площади мерно шумят фонтаны. Мы уже знали о чудодейственной силе воды, бьющей из этих фонтанов. Чтобы еще раз попасть в Рим, приезжий должен окатить себя с головы до ног водой этих фонтанов. Момент был благоприятный: на площади в столь ранний час ни одной живой души. Мы, как только оказались на пьяца дель Пополо, тотчас приняли освежающий душ. И не зря: для меня это была первая, но не последняя встреча с Римом.

Наконец настал час, когда, не опасаясь разбудить хозяев, можно было позвонить в дом. Флеров – представительный добродушный барин, познакомив нас со своими домашними, тут же взялся устраивать нас. Он назвал жившего по соседству художника Гвиэтано Джойе, который к услугам приезжих держал пансион. Он привел нас туда и сдал с рук на руки Гвиэтано – человеку, вылепленному, казалось, из сердечного гостеприимства и радушия. Всего за четыре лиры в день нам полагались завтраки, обеды и ужины, залы для отдыха, любезное приглашение Гвиэтано работать в его мастерской (сам хозяин специализировался на «видах Рима», поставляя свою продукцию в магазины для иностранцев). Затем все это дополнили чудесные итальянские песни, которые с утра до ночи распевала дочь хозяина Анита, таким образом учившаяся музыке.

Не спрашивая нашего согласия, Гвиэтано стал нашим гидом. Перво-наперво пошли смотреть собор Петра и примыкающий к нему Ватикан. В соборе приковывала к