часов вечера вдруг показалась группа мужчин, одетых в чудны́е костюмы. Это были рубахи из хлопка, надетые навыпуск, с невиданными широченными штанами. Лишь позже Симона узнала, что это африканский наряд бубу. В руках они держали диковинные музыкальные инструменты. Один из мужчин, очевидно, глава ансамбля, обратился с речью к хористкам, напуганным и одновременно озадаченным их удивительным облачением:

– Этот инструмент называется кóра[28]. Его звучание сопровождало великие подвиги наших царей, он следовал за ними в самую гущу сражений. А это балафон. Каждая из дощечек, из которых он состоит, имеет звук разной высоты, и самое важное – привести их в гармонию. А вот этот, поменьше, своевольный упрямец – нгони, он всюду сгодится.

Оказалось, что мужчина, который произносил речь и прохаживался, подкрепляя свои слова горящим взглядом, – двоюродный брат знаменитого Мори Кантé, в прошлом году покорившего гваделупцев и ради которого публика до отказа заполнила стадион Лез-Абим. Звали его Лансанá Диаррá. Любовь между ним и Симоной вспыхнула мгновенно. Первый же взгляд, брошенный друг на друга, – и весь мир словно перевернулся. В глазах у них загорелись звезды, им чудилось, что они знают друг друга давным-давно. Да что там, целую вечность.

После репетиции они вышли в ночной мрак. Звезды, что зажглись в их глазах, поднялись на небо и источали им вслед свое нежное, всепонимающее сияние, словно были их союзниками. Влюбленные держались за руки.

– Скажи, женщина ты или видение? – спросил ее он. – В моей жизни было достаточно любовных бурь, но я никогда не встречал такую, как ты. Расскажи мне всю свою жизнь.

Симона от души рассмеялась.

– Нечего и рассказывать! Мне кажется, жизнь моя только началась, ведь до тебя ничего не было.

Лансана пробыл на Гваделупе две недели, в течение которых они с Симоной не расставались. В аэропорту они страстно поцеловались на прощание, и он прошептал:

– Я вызову тебя в Кидаль, это мой город. Вот увидишь, таких, как он, больше нет. Он борется с пустыней и властвует над ней.

Через некоторое время после его отъезда Симона поняла, что беременна, и вот она шлет Лансана письмо за письмом, но ответа нет. Девушка была потрясена. Неужели этот мужчина, который подарил ей жаркое дыхание пустыни, в конце концов оказался таким же, как все? Месяц шел за месяцем, и ей пришлось поверить в это. Вот уже родились Иван и Ивана, и она стала «юной мамочкой». Ох, сколько таких же было вокруг! Почему в одних странах куда больше юных мамочек, чем в других? Может, женщины там красивее и соблазнительнее? Или у мужчин более горячая кровь? Нет, дело совсем в другом. Эти страны живут в крайней бедности. И любовный акт – единственное их даровое удовольствие. Мужчинам он дарит ощущение триумфа, а женщинам – иллюзию любви.

Однажды после изнурительного дня на рынке, где Симона пыталась продать цыплят, она вернулась домой – к матери. В столовой, хотя и тесной, было безукоризненно чисто, а стол уже накрыт скатертью. В воздухе витал дивный аромат дири[29]. Симона тут же почуяла неладное, ведь это явно было неспроста. Ага, видимо, ее мать, вечно упрекавшая ее в неряшливости, решила преподать ей урок домоводства. Майва вышла из кухни, вытирая руки о фартук, который никогда не забывала надевать, и сказала с большим волнением:

– Мне опять приснился тот сон!

– Какой? – покорно спросила Симона.

– Тот самый. Что Иван и Ивана завернуты в ткань, пропитанную кровью. Что он может означать?

– Я уверена, что ничего плохого, – ответила Симона, пожимая плечами. – Они слишком любят друг дружку, чтобы причинить боль.

Она еще не знала, что любовь не менее опасна, чем нелюбовь. Как сказал один великий английский писатель, «каждый, кто на свете жил, любимых убивал»[30].

Тюрьма Дурно, приземистая, словно присевшая на верхушке холма и окруженная с двух сторон неприступными скалами, известна с XVIII века. С тех времен, когда бунтовщиков, мечтающих свергнуть короля, ссылали как можно дальше, чтобы они как следует поразмышляли над своими злодеяниями. В истории тюрьмы было немало ярких происшествий, но, пожалуй, самое поразительное случилось в 1752 году. Оно известно как «Великий побег». Каким-то образом запасшись мотками веревок, свитых из волокон алоэ, мятежники просто соскользнули по ним вниз к маленькой бухточке, где их ждали сообщники. Потом вся эта компания направилась в открытое море к трехмачтовой шхуне под названием «Черная крачка». Что же было потом? Может быть, произошла крупная ссора? Из-за чего? Этого так никогда и не узнали. По всей видимости, преступники перестреляли друг друга, погибнув все до одного. Корабль-призрак дрейфовал по морю и, полный разлагающихся трупов, был выброшен на берег неподалеку от пролива Мартиника… Постепенно к основному зданию тюрьмы Дурно пристроили крылья, поскольку, как и все тюрьмы мира, она постепенно оказалась переполненной. И причина этому проста. Повсюду на свете все больше людей не желает соблюдать закон, презирает и плюет на него.

Именно в эту тюрьму и упекли Ивана. Он оказался в крыле А, где содержались мелкие преступники. В большинстве своем это были простые мужики, поднявшие руку на своих сожительниц. А те находили в себе силы явиться в полицейский участок в синяках или даже в крови и написать заявление. Их выслушивали, вследствие чего домашних мучителей – к их крайнему изумлению – арестовывали. Как так, что, в наши дни уже нельзя поколотить свою бабу?! – возмущались они. Да испокон веков наши предки позволяли себе это развлечение. Неужто мир сошел с ума?.. Иван был глубоко уязвлен тем, что его посадили за мелкое хулиганство. Он предпочел бы очутиться в крыле B или C, или даже в зоне усиленной охраны, где заключенные – он сам подглядел пару раз – ходили по кругу во внутреннем дворе, окруженном стеной с колючей проволокой и кучей охраны по периметру; именно про таких журналисты сочиняют небылицы для газет. Там сидел сам Саранча, бандит, прозванный так из-за его сухощавости и безжалостности, способный зараз лишить жизни с десяток человек. У другого была кличка Мангуст – он был невероятно коварен и жесток. И, в довершение всего, Черная Мамба, который превосходил в зверстве всех остальных.

Иван сошелся там с Мигелем, сыном врача Анжела Пастуа. Мигель был на пять лет старше, поэтому взял парня под свое крыло. Он попал в тюрьму после того, как выколол глаз своей сожительнице, Паулине, заподозрив ее в шашнях с ливанцем, продавцом тканей на улице Нозьер. В юности отец Мигеля был уклонистом – так на Антильских островах называют тех,