школу в Ослиной Спине, этой жалкой дыре. И там наш мсье, которого звали Нисефаль[13] – с таким басурманским имечком иди-ка ночуй на улице, как рассудил бы трактирщик XVI века, отказывая путнику в ночлеге, – крепко сдружился с Иваном, и причиной тому стал вовсе не изящный стан мальчика, его намечающиеся мускулы или выпирающий сквозь брюки член, который, казалось, постоянно находился в состоянии эрекции. В самом начале их знакомства мсье Жереми подсчитал, что Ивану сейчас ровно вдвое больше лет, чем было бы его неродившемуся сыну, который погиб в чреве своей матери под бомбардировками НАТО. Он чувствовал, что его идеи, попадая в юный мозг ученика, еще не окрепший и не отягощенный знаниями, дают изобильные всходы. Ему нравилось, как мальчик слушает его, будто бы всегда в нетерпении, завалившись в кресло и переплетя пальцы у себя на животе. Поэтому он с жаром продолжал:

– Ты даже вообразить не можешь, каково это – пережидать зиму в пустыне. Ветер налетает со всех сторон с диким воем, словно стая бесноватых духов. С ветвей чахлых деревьев, стоящих на расстоянии друг от друга, словно кресты на Голгофе, свисают сосульки. Они меняют цвет в капризных лучах голубоватого солнца, повисшего прямо в центре неба, но еще сильнее – в сиянии луны, когда она поднимается над этим бескрайним простором. Это поистине завораживающее, колдовское зрелище. А я, в своей убогой кандуре[14] и в самой жалкой обувке – привязанных картонках, – ничуть не боялся холода. Я любил эту страну больше, чем свою собственную, ведь это была страна Алии. Ибо Алия выбрала меня – иностранца, да еще черного, не понимающего ее языка. Из-за цвета моей кожи ее семья, особенно братья, были против нашей свадьбы, они придумывали для меня все новые и новые испытания, и мне со всеми удавалось справляться. В конце концов они потребовали, чтобы я принял мусульманство. И я согласился, не подозревая, что обрезание – настолько мучительная операция и от нее буквально кровь закипает. Господи, из-за какого-то маленького кусочка плоти! Но зато со своим подлатанным членом я мог овладевать Алией без конца, так что она кричала подо мной в экстазе. Наше счастье длилось семь месяцев. Каких-то семь месяцев… Однажды вечером я сидел в баре, мы пили с друзьями зеленый чай, как вдруг снаружи послышался оглушительно громкий треск. На наших глазах целый жилой квартал охватило пламя. Его оранжевые языки доставали до неба. «Там все, все погибли!» – кричали немногие уцелевшие; они добежали до нас, истекая кровью. В тот миг моя жизнь оборвалась.

На следующий день после визита помощника мэра не на шутку встревоженная Симона пошла поговорить со своим другом, папашей Мишалу. Так его называли из-за абсолютно белой шевелюры, а на деле он был вовсе не старик – лет пятидесяти, не больше. Он долгое время жил во Франции: наконец устроился на завод по сборке автомобилей – себе он машину позволить не мог, – куда ездил в вечно набитых электричках, которые то и дело опаздывали или ломались. Потом он вернулся на родину, где принялся за ремесло, которым всю свою жизнь занимались его отец и дед. Было время, когда он хотел остаться с Симоной – делить с ней хижину и жить как муж с женой, но она отказалась под тем предлогом, что близнецы ни за что не примут отчима. На самом деле у нее была затаенная мечта: однажды Лансана вернется к ней и они наверстают все упущенное. Но Мишалу не сильно расстроился, потому что она допускала его до себя, когда у него возникала охота.

Симона застала его за починкой сетей; он внимательно выслушал ее, затем пожал плечами и заявил:

– В нашей стране есть такие люди, которые считают, что нам было бы лучше, пойди мы собственной дорогой. Это неправда – погляди, как живут те же гаитяне или доминиканцы. Мсье Жереми, видно, тот еще бунтарь. Кто знает? На твоем месте я бы держал сына от него подальше.

– Но как? – взмолилась Симона. – Что можно поделать с этим мальчишкой? Может, мне отправить его к тебе?

– А сколько ему? Ты могла бы пристроить его на какую-нибудь работу. И неплохо, если сестра тоже станет ему помогать.

Симону его мнение не убедило, и она решила спросить совета у своей матери. Если в свои шестьдесят с небольшим Майва порой и казалась женщиной с придурью, то вела себя странно далеко не всегда. Она была одной из удивительнейших персонажей острова, ибо обладала уникальным даром – даром предвидения. Он проявился в ней внезапно, без всякого предупреждения. В шестнадцать лет, задремав во время сиесты, она увидела, как ее отец, каменщик Ти-Роро, сорвался с крыши, которую крыл, упав на острый, как наконечники стрел, гравий. Позже она предсказала ураган «Хьюго» со всеми его разрушительными последствиями. Еще ей привиделся пожар на заводе Бланшé по производству сахарного тростника. Она знала, когда дети страдали от глистов, а взрослые подхватывали жестокую диарею. От Бас-Тера до Пуэнт-а-Питра люди опасались ее злого языка. Но все прекратилось с появлением отца Гуингана, который, приехав из родной Бретани, сумел перетянуть ее в веру Христову. «Что ты вытворяешь? – обратился он к ней. – Разве ты не знаешь, что Господь действует тайно и что пути его неисповедимы?» Не уйти ей, дескать, от проклятия, если она не откажется от своих привычек. И с тех пор Майва успокоилась и стала одной из истово верующих, что одевались во все черное и ежедневно причащались. Но дар ее не иссяк. Она видела своих внуков, Ивана и Ивану, завернутых в красную ткань, грубую, пропитанную кровью. Что это означало?

Майва тоже внимательно выслушала дочь, а потом пожала плечами.

Забрать Ивана из школы? Почему бы и нет?

Женщины пришли к согласию, затем Майва заперла дверь хижины на ключ, и они отправились на репетицию хора. Репетиции проходили каждый день и порой длились часами. Когда участницы расходились, луна нередко была уже высоко в небе, и ее нежный свет придавал небывалое очарование Ослиной Спине, поселку довольно неказистому. Приземистые домишки казались огромными куколками, что вот-вот превратятся в бабочек и взлетят. А иной раз было темно хоть глаз выколи. И у женщин, которые пробирались домой на ощупь, спотыкаясь о неровности булыжной дороги, было ощущение, что они вошли во врата ада и теперь шагают незнамо куда вслед за собственным катафалком.

Репертуар хора был разнообразен. Хористки старались не исполнять слишком простенькие или слишком популярные песенки вроде «Поцелуй меня разок» или