в 11 часов колонну, которая растягивалась иногда верст на 8 и более. Часто ночью сам проверял все посты, особенно с того времени, как узнал о появлении в степи хивинцев. Однажды часовой едва не заколол генерала штыком, он уже поднял ружье, а Перовский спасся только тем, что сказал пароль. Когда в отряде начались бедствия, Перовский все реже и реже объезжал колонны. Его красивая курчавая голова опускалась все больше, взгляд становился более и более суровым. Он поручился перед Государем за успех похода – только потому Николай Павлович и согласился. Выходило теперь так, что в случае неудачи вся вина падала на него.

Обыкновенно отряд поднимался рано, час в два ночи. Если с вечера успевали запастись топливом, то кашевары готовили кашу, если же нет – поднимались, закусив мерзлым сухариком. Впотьмах начиналась работа: одни убирали джуламейки, увязывали их, навьючивали на войсковых верблюдов, другие навьючивали мешки с овсом, ящики с порохом и прочие тяжести, а третьи укладывали больных.

Жалобные крики верблюдов, ржание коней, многоязычный говор людей – их крики, понукания сливались в гул, заглушаемый бурными порывами ветра. Вот верблюды наконец поднялись, их вытягивают в нитку, выезжают казаки в разные стороны, расходятся по местам солдаты. Заиграли поход и отряд тронулся. «Стой!» – кричат. У верблюда свалился тюк, верблюда надо вывести, положить, поправить тюк, потом снова поднять. Другой верблюд выбился из сил, свалился: опять «стой!» – вся нитка расстроилась. Надо верблюда развьючить, потребовать запасного, а пока все это наладится, люди стоят, да стынут на ветру, на морозе.

С такими-то задержками отряд медленно двигался по занесенной снегом пустынной степи, следуя за своими вожаками. Этих последних не смущала ночная тьма, не сбивали с пути самые жесткие бураны. Киргиз-вожак знал родную степь, как пахарь свое поле. Часа за два до захода солнца отряд останавливался, причем старались выбрать место, где росли кустики или виднелся камыш. Но чаще всего воду заменял снег, а топливо – корешки трав, для того чтобы покормить верблюдов, надо было расчищать для каждого местечко в несколько сажень и это была самая трудная работа. Степные киргизские лошади привычны с малолетства добывать себе корм, разгребая снег твердыми копытами, а верблюд этого не может. Пробовали выдавать киргизам муку для лепешек, чтобы подкармливать верблюдов, но вожаки вместо лепешек варили особое кушанье, похожее на галушки, а голодные верблюды только облизывались!

Отряд располагался на бивак так, что всегда был готов встретить неприятеля, откуда бы он и проявился, снаружи вьюки, в середине артиллерия, верблюды и лошади; спереди и сзади на линии вьюков, дежурные части, готовые по первой тревоге стать в ружье, кругом – казачьи пикеты. Когда солдаты надергают корешков, начинают варить ужин – кашу с бараниной или с говядиной, но пока растает в котелках снег – глядь, а уже и топлива нет! А тут стемнело: одному надо на часы, другому к верблюдам… Припасов не жалели, всего было вдоволь и особенно начальство заботилось, чтобы больные ни в чем не нуждались: им варили щи из сушеной капусты и огурцов или бульон; их поили вином – за этим следил сам Перовский. Так или иначе, с ужином или без ужина, а часов 8–9 вечера все смолкало, лагерь засыпал. Под жалобный вой ветра перекликались одинокие часовые, за полночь, когда мороз крепчал, оклики становились все реже и реже – кто засыпал до трубы, а кто на веки. Бдительные казаки не раз слышали замиравшие крики: «Сме-е-ну! Заме-е-ерз!..» Были ночи, когда замерзала в градусниках ртуть, что означало мороз не менее, как в 32 градуса.

За неделю до Рождества отряд пришел на Эмбу, на 34-й день похода, из них только 15 прошли без буранов. Кругом на далекое расстояние расстилалась плоская равнина, занесенная снегом. И вот на ней вблизи самого укрепления расположились в джуламейках все 4 колонны, затем подошли уральцы. Больных положили в светлые землянки и они стали понемногу поправляться. Люди лакомились печеным хлебом, которого не пробовали больше месяца, они ходили на кухню обедать, ужинать и тут два раза в день отогревались.

Уцелевшие лошади и верблюды тоже отдохнули, так как сена и овса было заготовлено вдоволь. Отряд простоял более двух недель, собираясь силами для дальнейшего похода. Тут впервые услыхали о хивинцах.

Дело было так, 18 декабря, рано утром появилась перед укреплением Ак-Булак конная толпа из двух тысяч всадников. Разделившись на две части они сразу накинулись на укрепление, но маленький гарнизон – всего-то с больными 160 человек – знал свое дело, живо все стали по местам, грянули из пушки и отбили приступ. Еще раза кидались туркмены с такой же удачей; тогда они попытались поджечь скирды с сеном, стоящие сзади и тут казаки их выследили да встретили залпом. На другой день хивинцы проведали, что к укреплению идет небольшой русский отряд и скрылись. Действительно, Перовский выслал с Эмбы транспорт из верблюдов и повозок, чтобы забрать из Ак-Булака больных и некоторые тяжести. Прикрытие состояло из одной пехотной роты (140 чел.) под начальством штабс-капитана Ерофеева.

Отряд прошел весь путь, но за 20 верст от укрепления его застал страшный буран. Пришлось остановиться, где случилось, да к тому же не распорядились выставить посты, даже ружья находились в тюках, каждый хлопотал о том, как бы поскорее приютиться. Едва в отряде успокоились, как из-за пригорка выскочила партия туркмен с гиком и криками: «Алла! Алла!». У передних всадников торчали длинные пики, остальные были вооружены шашками, лишь у немногих висели сзади тяжелые ружья. К великому счастью отряда, на краю бивака стоял ротный барабанщик, он выхватил палки и забил тревогу. Раскаты барабанной дроби испугали лошадей, они взвились на дыбы или сворачивали в стороны, сметая всадников. Прошло 2–3 минуты, казаки успели выхватить из чехлов ружья, дали залп, а пехота достала из тюков свои ружья. Однако туркмены отбили 30 верблюдов, стоящих в сторонке, причем заарканили и нашего солдата. Теперь на расстоянии двух ружейных выстрелов они занялись разделом добычи, а у нас в это время устроили каре из тюков и саней, насыпали снеговой вал, привели в порядок ружья. Подкрепившись пищей, туркмены повторили атаку, их подпустили на ружейный выстрел, дали один залп, потом другой. Ружья клались на тюки, стреляли наверняка в густую толпу. Кстати, и буран стал утихать. Когда рассеялся дым, наши увидели, что многие лежали на снегу, кони барахтаются, остальная толпа мчится на бугор. Там они о чем-то посовещались, потом разделившись на две партии, опять пустили коней вскачь. Эта атака также была отбита, около