крепости пошли прямо на Эмбу. Войска потянулись долиной Илека, причем каждая из четырех колонн шла особняком. Впереди ее авангард из сотни казаков, которые уже от себя отделял вперед и в стороны по три казака, версты две сзади – главная колонна, самая грузная часть. Впереди ее в одну шеренгу (линию) ехали 30 казаков, каждый из них вел свою «нитку» верблюдов, так назывался целый ряд верблюдов, привязанных один за другим и навьюченных чем-нибудь одним: одна нитка – овсом, другая – сухарями и т. д. За передними нитками шагали верблюды 2-й линии, за ней 3-й, а всего 90 ниток или 3 тысячи верблюдов в каждой колонне. Посередине верблюжьей колонны везли арбы и тяжелые пушки, тут же шла пехота и ехали казаки, выдвинувшиеся уступом. За версту вправо и влево – опять небольшая кучка казаков со своими передними и боковыми разъездами (одиночки). Наконец, версты две сзади – полсотни казаков в арьергарде, они должны были подбирать отсталых и беречь тыл колонны.

На первых порах все шло хорошо, стояла осенняя погода с легким морозцем, но уже на четвертый день похода задул холодный ветер и мороз усилился, а с праздника Введенья начались бураны (степные метели), которые стали постоянными спутниками отряда. Долиной реки Илека корма хотя и были прикрыты снегом, но неглубоким, так что прикармливая сеном, делали от 15 до 30 верст в день. По пути киргизских кочевок попадались стога сена, запасы дров, заготовленных еще летом; попадались плетеные заборы и крыши, как защиты скоту: по крайней мере, можно было укрыться, отогреться кашей или напиться горячего сбитня. За неделю до праздника св. Николая бураны забушевали во всю силу, степь завалило снегом на аршин глубины, морозы доходили до 40 °C при режущем ветре. Люди, измученные непривычной ходьбой по глубокому снегу, да еще с ружьями, ранцами, патронташами, скоро уставали и в сильной испарине садились на верблюдов, после чего скоро остывали, один отморозил себе руки, другой ноги. Начались болезни, в холодных войлочных кибитках резали отмороженные члены. Не лучше было и с верблюдами, пробивая ледяную корку, они резали себе ноги до колен и если падали, то не могли подняться. Бедных животных бросали, а вьюки растаскивали запасливые казаки. Кули, веревки, каждую тряпку берегли на топливо. Накануне царских именин войска дошли до урочища Бишь-Тамак (Пять Устоев) за 250 верст от Оренбурга. Поставили походную церковь, чтобы на другой день отслужить обедню и молебен, но когда собралось начальство, пришел батюшка, то увидели, что долгой службы не выстоять: мороз 32 °C и леденящий ветер. Отслужили только краткий молебен о здравии Государя. Холод был такой, что у самых крепких людей захватывало дух. За урочищем Биш-Тамак раскинулась широкая киргизская степь без всяких признаков человеческого жилья. Кустики тальника уже встречались редко, камыш и того реже, для топлива приходилось дергать корешки. Не успела первая колонна отойти на 7, 8 верст, как рванул северный ветер, сразу все завертелось, в глазах затуманило, начался буран. Кто стоял против ветра, тот не мог дышать, потому что сжимало горло, холод пробирал до костей, зуб не попадал на зуб. Лошади и верблюды сбивались в кучи, всякий порядок исчез, движение стало невозможным. Буран бушевал всю ночь и стих на другой день только после полудня. Войска провели в это время в каком-то оцепенении.

Нужда в топливе была такая, что Перовский разрешил выдать лодки для варки пищи, а также дроги, на которых их возили, выдать все факелы, канаты, запасные кули, веревки – все, что может гореть. Больше выдавать было нечего. Солдаты переносили все: они спали на мерзлой земле, прикрытой кошмами, защищенные от ветра джуламейкой, но раз прекратился огонь и горячая пища, они упали духом, все заговорили о неудаче. Полушубки из овечьей шерсти, наклеенной на холст не защищали от ветра, а шинели и вовсе не влезали, сапоги плохо грели, потому что были узкие, только шапки, подбитые телячьим мехом, с назатыльником оказались пригодными. И выходило, что голова постоянно в тепле, а все остальное в холоде. Придут на ночлег, сейчас же ложатся в снег. Которые посильнее, то ставят джуламейки, другие идут рыть корешки, для чего надо разгрести снег, потом рубить землю мотыгами, комья разбивать обухом топора и наконец выбирать окоченевшими пальцами мелкие корешки. Пока все это наладится, уставшие лежат на снегу и простужаются. Больных собирала в фургоны, а когда все фургоны были переполнены, то стали класть больных в койки, подвешенные на верблюдах. Тут их укачивало до бесчувствия, многие умирали просто от изнурения. Покойников хоронили тут же в степи, в неглубоких ямах вырытых мотыгой. Однако ропота не было, не таков русский солдат, хотя все были уверены, что не увидят больше родимой стороны.

Казаки были одеты теплее и продовольствовались лучше. Они знали раньше степь, все ее невзгоды, почему и как увидим дальше, сумели сберечь и себя, и своих лошадушек. Собственно для охраны Перовского был составлен особый отряд, собранных из разных полков русской кавалерии под названием сводного дивизиона Уфимского полка. Он терпел больше чем пехота. Красивые рослые лошади едва переступали в глубоком снегу, резали себе ноги о ледяную кору, а главное не умели добывать подножного корма, а овса получали мало. В конце похода не осталось ни одной лошади. Последняя пала красавица Пена, белая лошадь штаб-трубача, сильно им любимая. Это случилось недалеко от Эмбы. Лошадь шла по тропе, протоптанной верблюдами, на ней сидел молодчина-трубач, окруженный десятками двумя кавалеристов, уцелевших от всего дивизиона. Они также шли пешком. Вдруг Пена споткнулась, сильно вздрогнула и упала. Трубач быстро соскочил, солдаты захлопотали около своей любимицы, отпустили подпруги – ничего не помогло: лошадь медленно и тяжело дышала, слегка вздрагивая. Трубач сбегал в арьергард, добыл там несколько гарнцев[4] овса, насыпал на чистое полотенце вблизи головы, потом расседлал, поклонился лошади в землю, зарыдал, как малый ребенок – и медленно пошел догонять «землячков-товарищей». Не долго пережил трубач свою любимицу, он умер в обратном походе. Из всей гвардии Перовского вернулось в Оренбург только 20 человек.

Вот таким образом шел несчастный отряд по бесконечной степи, в трескучие морозы, по колено в снегу, без горячей пищи, оставляя за собой след – холмы-могилки над покойниками и круглые белые горки над павшими верблюдами. Все одинаково терпели – генералы, офицеры, солдаты. Сам Перовский ночевал в такой же холодной кибитке. Вплоть до Эмбы он ехал верхом, выступая одновременно с колонной, слезал с лошади, когда колонна останавливалась на ночлег. Несмотря ни на какую погоду, генерал объезжал