Я прислоняюсь к стене и прикрываю глаза. Мучительно слушать о себе такое. Но в интуиции безопаснику не откажешь. Однако его проницательность и настораживает, и вызывает мучительный стыд. Я не хочу, чтобы меня обсуждали и осуждали

– Я тебя услышал, Дан.

– Жаль, что не понял, – безопасник подустал. Нелёгкое это дело – переубеждать Неймана. Я бы сказала, – бесполезное.

На цыпочках ухожу прочь, потому что чувствую опасность. Для полного счастья не хватало, чтобы меня застукали.

Мне бы вернуться в свою комнату, но в полутьме я снова заблудилась – свернула не туда и поздно заметила. Зато вышла к кухне. Это и к лучшему: отсюда я точно доберусь назад. Но раз уж я здесь, выпью молока, если найду.

В огромном холодильнике нашлось не только молоко. Я залипла, разглядывая содержимое.

Нет, у меня не было трудного детства, и жестоко я не голодала, но реальность ткнула меня носом в то, что было за гранью моего понимания. Это походило на сказку, где растут пряничные и колбасные деревья, а реки несут не мутную обычную воду, а минералку, сок и прочие напитки.

Я как будто открыла дверь в другой мир. И яркий свет внутри холодильника лишь подчёркивал нереальную картину, что вызвала не восторг, а оцепенение. Может, поэтому я не заметила сразу, что света стало больше.

– Ника? – я дрогнула и дёрнулась, не ожидая снова услышать этот голос. Что ж я такая везучая-то, а?.. Может, именно поэтому не уловила, что Нейман сменил тональность. – Если хочешь есть, не нужно прятаться в темноте. Можешь делать это открыто.

Он стал… мягче. Совсем немного, но разницу я почувствовала. А затем на меня навалилось очевидное. Он что, решил, что я пришла еду воровать? Меня словно кипятком ошпарили. Стало жарко и стыдно до слёз. За эту мягкость я возненавидела его ещё больше.

– Молоко, – прохрипела я низким, словно чужим, голосом. – Не могу уснуть.

Я оправдывалась, хотя, чёрт побери, не должна и не обязана этого делать! Я не сделала ничего дурного, но вот же, стою перед ним, вероятно, красная, как закатное небо.

Два широких шага – и Нейман нависает надо мной. Я невольно вздрагиваю. Кожа пупырышками покрывается. Хочется сжаться, голову в плечи втянуть и глаза зажмурить. Но я этого не делаю.

Он достаёт из двери пакет. Касается меня грудью и вскользь – руками. Я сдерживаю дрожь. Мне стоит большого труда не отшатнуться.

Балансирую на грани. Нейман, наверное, чувствует, но по его лицу ничего не прочесть. Плевать. Я устала от этой непонятной борьбы, когда хочется выложить карты на стол и закончить то, что и не начиналось.

Это значит проиграть. Сдаться без боя. А я так не могу. Слабачка. Ничтожная безвольная кукла, не способная ни на что.

– Закрой холодильник, – командует Нейман. Я его слушаюсь.

Застыла, дурочка, как трусливый зайчишка. А он тем временем спокоен. Кастрюльку достаёт. Маленькую и сияющую, будто только из магазина.

Стоит ко мне спиной. Наверное, я могла бы ударить его по затылку. Нечем. Да и позиция неудобная. Он высокий, а я маленькая. Пигалица по сравнению с ним.

Я слышу, как булькает молоко из пакета. Как щёлкает зажигалка и начинает шуметь газ. Конфорка вспыхивает голубыми с красными искрами язычками. Холодный отморозок Нейман греет мне молоко?..

– Я сама, – голос мой – чужой. В этот раз не пищит, а просел до невозможной глубины и охрип.

– Мне несложно, Ника. Сядь.

Он даже сейчас командует. Не знаю, почему я его слушаюсь. Может, потому что его абсолютная власть умеет подчинять.

Он достаёт ложку и ещё что-то.

– У тебя нет аллергии на мёд? – спрашивает, замораживая. Я вижу иней и кристаллики льда, что падают на мою обнажённую кожу, заставляя её в очередной раз покрываться мурашками.

– Нет, – короткое слово даётся с трудом. Я пытаюсь не разжимать зубы. Не хочу, чтобы он слышал, как они выбивают дробь.

Я смотрю на его руки. Сильные, слегка загорелые. Пальцы у него длинные и крепкие. Ногти ухоженные, блестят, словно отполированные. Наверное, так и есть. Такие люди следят за собой. Имидж. Не могу даже представить Неймана с грязью под ногтями.

Руки убийцы, – напоминаю себе. И тут же перед глазами – другие руки. Чем-то похожие. Только у Индиго изящнее, а у Неймана – крепкая, большая, настоящая мужская ладонь.

Нейман и молоко – несовместимы. Однако вот он, стоит у плиты, а я вспоминаю другие ладони. Уютные, с тонкой кожей, под которой проступали синие венки. Бабушка нередко поила меня молоком с мёдом.

Он… знает? – в который раз задаюсь одним и тем же вопросом. Я не верю в совпадения, а их почему-то слишком много. Будто Нейман испытывает меня на прочность, ждёт, когда я сломаюсь. Не дождётся.

Молоко он ставит передо мной в большой кружке. Тоже, как я люблю. Не холодный стеклянный стакан – их у него вон море, не изысканный фарфор, а широкая чашка с ручкой. Глиняная и не очень дорогая. Я похожую в супермаркете видела.

– Пей.

Если можно избивать голосом, то именно сейчас это и происходит. У меня, наверное, синяки от неймановского тембра и тяжести.

Осторожно делаю маленький глоток. Вкусно. Не приторно. Мёд лишь слегка угадывается. Если бы это был не Нейман, я бы восхитилась и пела дифирамбы.

– Спасибо большое, – срывается с губ, прежде чем я успеваю подумать. Силу привычки никто не отменял.

Внутренне сжимаюсь, ожидая язвительной реплики. Даже слышу в голове мучающий меня голос:

– Быть вежливой не так уж и страшно, правда, Ника?

В реальности он молчит, кивает в ответ на мою благодарность.

У молока – шапка пузыриков. Я их люблю. Нейман вольно или невольно попадает в мои предпочтения. От этого становится страшно. Страх этот какой-то дремучий и слишком глубокий. Он не сковывает, не отключает мозг, но подчиняет, делает меня покорной мужчине, которого я ненавижу.

Нейман снова открывает холодильник и ставит передо мной фрукты и творог. Не поверил. Думает, что я голодна.

– Может, мяса? – у камней, наверное, больше чувств, но я уже догадалась: по голосу или интонации Неймана не вычислить. Не понять, что на самом деле он испытывает. Вряд ли можно прорваться через толстую броню, которую нарастил мой враг.

– Не нужно, – качаю головой. – Я действительно хотела выпить молока. – Нейман молчит, а я снова не выдерживаю и пытаюсь объясниться: – Я знаю, что самообманываюсь, но когда не спится, это помогает. Новый дом, чужая постель, – обречённо машу рукой.

– Пей, Ника, молоко стынет, – подаёт он голос – усталый и будто припыленный. Сейчас в нём нет стали и категоричности. Ему хочется отделаться от меня и, наверное, тоже уснуть.

Я делаю маленькие глоточки. Больше не смотрю на большую фигуру, что стоит, подпирая задницей подоконник. Мне кажется, он рассматривает меня, но проверить, так ли это, духу не хватает. Не сегодня. Все мыслимые запасы храбрости, идиотской бравады я уже исчерпала.