Шрифт:
Закладка:
Уже не воспринималось ничего. Не было видно ни Нового города с его бурными огнями, не доносилось сюда шелеста листьев.
Как вдруг по звону соловьев, словно ржавым топором, полоснул гудок парохода. Он бесцеремонно рявкнул три раза подряд, и раздалось шлепанье плиц о волну… Вскоре силуэт пассажирского судна выбрел в лунные отблески. На корме всплеснул свет прожектора, и поскакала по кустам бит-музыка.
— Хоть бы заткнулись… — прошептала Ольга.
— М-м-м, — согласился Василий Петрович.
Соловьи заливались. Гремел музыкой пароход. Как бы в ответ ему завели пластинку в санатории на той стороне реки. Высоко в небе прогудел самолет, а по шоссе со скоростью черепахи двинулся трактор с траловым прицепом. Священное как-то обесценилось, Ольга уже не являла собой слух и внимание. Корнев развалился на куртке и смотрел в небо…
— Никогда не поверишь, пока сам не убедишься, — выдохнула Ольга.
— А я тебе что говорил! — но во фразе не было торжества, а сквозила какая-то минорность.
Оба помолчали несколько минут, слушая грохот тральщика и плицевого парохода, потом Ольга спросила:
— Василий Петрович, а почему вы живете в мастерской?
— Понимаешь, — он припал на локоть, — я очень не люблю ходить на работу, тащиться через весь город, толкаться в автобусах… А здесь — проснулся и уже на работе. — Он усмехнулся.
— А у вас есть где жить?
— У нас с товарищем двухкомнатная квартира в поселке Гидростроителей.
— Не может быть! Весь город мечтает жить в Гидростроителях… И у вас есть там горячая вода?!
— Опять ты мне не веришь… Есть вода.
— Может быть, вы с товарищем не ладите?
— Напротив.
— Так в мастерской же неуютно!
— Я не замечаю этого…
— И почему вы никуда не ходите? Нашли бы себе девушку и женились бы.
— Я женат. У меня есть дочь.
— И где они?
— Далеко.
— А когда приедут к вам?
— Никогда.
— Тогда вы к ним поедете?
— Нет.
— Почему?
— Потому что жена вышла замуж.
— Тогда вам надо снова жениться.
— Полагаю, что достаточно. Да и думаю, что обойдусь. — Он закурил и попытался пояснить: — Видишь ли, все сознательные годы я ездил по стране и, как говорит моя мама, не наездил ни кола ни двора… Да что говорить. Мне уже тридцать, а здесь все вроде вас. Вам только жить начинать, а не латать чужую.
— Неправда! Если девушка полюбит — она готова на все!
— Искать не хочется, — вяло буркнул он.
— А может быть, и не надо? Может быть, она рядом?
— Уж не ты ли? — усмехнулся Корнев.
— Почему сразу я? Я вообще говорю.
Он рассмеялся, вскочил на ноги и сказал:
— Ну хорошо. Скажем, взять тебя, хотя ты еще совсем маленькая. А свяжись я с тобой — твои родители мне башку оторвут!
— Родители ни при чем! — вспыхнула она. — Мне уже восемнадцать лет!
— Ну-у? — удивился Василий Петрович. — А мне казалось, что тебе лет шестнадцать, не больше.
— Осенью будет девятнадцать… Я самая старшая в группе, поэтому меня и выбрали комсоргом.
— А что же ты такая маленькая? Ты, наверное, никогда и спортом не занималась?
— Занимаюсь.
— И каким же? — не скрыл он усмешки.
— Стрельбой из пистолета.
— Вот те на! Небось и разряд имеешь?
— Мастера.
— Не может быть!
— Теперь уже вы мне не верите, — обиделась она.
— Н-н-нет, отчего же, — вымолвил Василий Петрович.
Они умолкли. Соловьи уже не увлекали. Тишина также не возобновлялась… Трактор полз, гремел репродуктор в санатории, на фарватере урчал буксир с тремя баржами дров.
— Так-то, Оленька… Лично я глупею от соловьев…
— Не надо бояться жизни, ведь так можно протрястись до пенсии.
— Легко сказать…
— Не надо бояться, — опять повторила она. — Надо самому уметь любить, чтобы стать любимым!
— Господи! — воскликнул Корнев. — А давай прорепетируем?
Он встал на руки и спросил ее:
— Вот ты, например, мне нравишься как принципиальный человек! Пойдешь замуж, а? — он спустился на ноги, выждал паузу и сказал: — То-то!
— Не надо поспешных выводов. Девушка должна подумать.
— А тебя не смущает форма предложения?
— Я на это не обратила внимания.
— А сколько ты ни думай — ничего привлекательного не найдешь в моей жизни. Я элементарно не сумею дать семье ни уюта, ни зарплаты, ни того, что может спокойно дать, к примеру, так коварно покинутый тобой Толик. Извини за фамильярность!
— Фу, какая мерзость! Не вспоминайте больше о нем!
— Давай-ка лучше домой, а то мы бог знает до чего можем договориться, — предложил Корнев, подведя черту разговору.
В мастерской он, ни о чем не думая, застелил рундук и завалился спать. На душе было легко и свободно, словно случилось в жизни что-то хорошее… Ночью в дверь кто-то осторожно постучал. Он открыл глаза. В окнах брезжил рассвет.
— Кто? — спросил он осипшим ото сна голосом.
— Это я, Василий Петрович…
— Входи. Не закрыто. — Он приподнялся и сунул ноги в галоши. — Ты, что ли, Ольга? Что тебе не спится?
— Я подумала о вашем предложении…
— Ну и что ты надумала?
— Я решила согласиться.
— Хм, быстро же ты… Ну, ладно. Иди спать. Я учту твое согласие. — И сделал попытку нырнуть под одеяло.
— Нет. Я серьезно, — сказала она.
Он вновь сел. Помолчал. Потом пояснил:
— Как бы тебе сказать… Ты еще девочка совсем… Мне, конечно, приятно твое согласие, но давай будем считать все это шуткой… Я пошутил! Понимаешь? Просто брякнул ни к селу ни к городу…
Она застыла у двери. Потом тихо заплакала.
— Ты что, Ольга? Что с тобой? — встревожился он. — Ну… Не расстраивайся…
— Конечно… Если вы меня прогоните, — всхлипнула она, — то я никогда уже не смогу выйти замуж!
— Почему? — искренне удивился Корнев.
— Я не смогу больше никогда в жизни дать еще одно согласие. Нет, вы понимаете, что значит соглашаться раз, два… Это уже будет не жизнь, а притворство. — Она тихо плакала.
Он молчал. Уж больно было необычно это детское решение — делать все в жизни однажды, без ошибок, без права на отступление… Она плакала, прислонившись к дверному косяку, но плакала не жалобно. Про такой плач можно было сказать так же, как — пила, дышала… Было в этом плаче что-то великое и вечное.
— Ну хорошо, Ольга, — положил он руку на ее плечо, — пусть будет так, как ты хочешь.
— Правда? — осветилась она.
— Да-да…
