ж, ты его услышал. Вижу, оно тебя не особенно вдохновило.

— Да, пожалуй, я рассчитывал на более плодотворную беседу… Но, возможно, ты еще изменишь свою точку зрения, дружище.

— Возможно. Но, во всяком случае, не сегодня. — Саруман решительно поднялся и вынул из подсвечника свечу подлиннее: ясно было, что он желает пресечь этот неудобный, явно досаждающий ему неприятный разговор. — Уже поздно, я сыт, пьян и отправляюсь на боковую. Чего и тебе весьма настоятельно рекомендую, Гэндальф.

— Последний вопрос, Саруман.

— Да?

— Ты действительно так уверен, что те пять сотен миль, которые отделяют Вестфольд от Дол Гулдура, могут послужить для Изенгарда достаточным залогом безопасности?

Саруман, уже стоявший в дверях, на мгновение обернулся.

— Ты говоришь так, Серый, точно весь просвещенный мир уже находится на пороге войны.

— Боюсь, — с горечью отозвался Гэндальф, — этот «просвещенный мир» еще недостаточно просвещен для того, чтобы можно было с уверенностью говорить об обратном.

— Хорошо. Я подумаю над твоими словами, Гэндальф. К сожалению, это всё, что я могу для тебя сделать.

— Спасибо и на том, друг мой, — серьёзно отозвался волшебник. — Это большая уступка с твоей стороны… Доброй ночи.

— Доброй ночи, Гэндальф, — эхом отозвался Саруман. И, чуть помедлив, мимоходом добавил: — Да, кстати. Постель для тебя готова… Кувшин и лохань для умывания найдешь в алькове у восточной стены. Согрей воду возле камина, коли в этом возникнет необходимость.

Он приглушенно зашипел сквозь зубы: расплавленный воск со свечи капал ему на ладонь — и вышел из горницы. Дверь за ним закрылась, и удаляющиеся шаги через секунду затихли на лестнице.

4. Письмо

Впрочем, на следующее утро Саруман исчез из Изенгарда — так же необъяснимо, как Траин — прежде, чем Гэндальф успел переброситься с ним хоть парой слов, так что продолжить не законченный накануне разговор волшебникам не удалось.

— Старик уехал в Эдорас, — неохотно сообщил Гарх после того, как Гэндальф загнал его в угол — в прямом смысле в угол: в узкую щель между стоявшей возле окна конторкой и книжным шкафом. — Последние годы он наведывается туда время от времени, раз в две-три недели.

— В Эдорас? Зачем?

— А-а, ты не знаешь? — Ворон нервно почесал лапой клюв. — Он курирует местный госпиталь, который сам же и основал несколько лет назад.

— Что еще за госпиталь?

— Ну, больничку. Лазарет. Палаты врачевания. Чертоги целительства. Оплот милосердия и медицины. Так понятнее?

Гэндальфу было ничего не понятно, но он счел за лучшее в этом не сознаваться.

— Он что, теперь интересуется медициной?

— Он много чем интересуется, Гэндальф. — Ворон отвел взор, и глаза его как-то смущенно и виновато забегали по сторонам. — Такая вот… многогранная натура, знаешь ли.

— Он там лекарем подвизался, что ли?

— Да что-то вроде того… Попутно ищет матерьяльчик для своих опытов.

— Каких опытов?

— Уж об этом тебе лучше спросить у него самого…

— И когда он вернется?

— А кто его знает? Может быть, через пару дней. Может, через месяц.

— А ты почему с ним не поехал? Он ныне не берет тебя в разъезды?

— Староват я стал для разъездов, — сердито проворчал Гарх. — Да и потом… мне велено присматривать за Гэджем, знаешь ли.

Гэндальфа не оставляло ощущение, что присматривать ворону на этот раз велено не столько за орком, сколько за ним, Гэндальфом, но он решил оставить эти соображения при себе. Тем более что Гэдж тоже явно не жаждал, чтобы за ним «присматривали». Он либо, если позволяла погода, в одиночестве бродил где-то по окрестностям Изенгарда, либо сидел в большой, мрачной комнате, которая называлась «лабораторией», среди каких-то вонючих зелий и снадобий, что Гарха откровенно не радовало: должно быть, в отсутствие Сарумана Гэджу воспрещалось туда заходить. Но ни возмущенные вопли ворона, ни настойчивые увещевания «не маяться блажью», ни даже страшные угрозы рассказать обо всем учителю ни малейшего впечатления на орка не производили, он отвечал только одно:

— Брось кудахтать, Гарх! Не мешай, я провожу важный опыт… А ты квохчешь и квохчешь у меня над ухом с утра до ночи! Яйцо снес?

Уязвить самолюбивого ворона сильнее было невозможно.

— «Кудахтать»! Да за кого он меня принимает? За старую клушу? — Это злосчастное словечко больше всего раздражало ворона, услышав его, он прямо-таки начинал бурлить от негодования и брызгать во все стороны кипятком, точно стоящий на огне переполненный чайник. — Глупый звереныш! Алхимиком себя мнит, скажите пожалуйста! «Опыт» он, видите ли, проводит, чтоб ему лопнуть вместе со всеми бредовыми опытами! И откуда только в нем эта неистребимая жажда дурацких «опытов», а?

— Откуда? Да все оттуда, надо полагать, — посмеиваясь, отвечал Гэндальф, — или ты склонен грешить на какой-то иной источник? Если ученик стремится по мере сил подражать учителю — значит, он действительно считает наставника достойным уважения, так что ничего плохого я в этом не вижу. Это говорит о том, что Саруман сумел по-настоящему увлечь его своими интересами, вот и все.

— Ну да, еще бы! — возмущенно хрипел Гарх. — Дурной пример заразителен, кто бы сомневался!

— Ну отчего же сразу «дурной»? Если Гэджу не чужда жажда знаний…

— Значит, он ненормальный, тебе это всякий скажет! Хотя трудно, конечно, сохранить здравый рассудок, находясь столько времени в обществе сумасшедшего старика… Ладно, про Сарумана я уж молчу, его могила исправит — но мальчишке-то к чему забивать голову всякой дурью?

— Какой дурью?

— Говорю же — всякой! Математикой, и алхимией, и естествознанием, и астрономией, и еще пёс знает чем… Вот зачем вся эта заумь орку, а, скажите на милость? Два плюс два умеет сложить — и будет!

— Знания еще никому не навредили, Гарх.

— Значит, Гэдж будет первым. — Гарх смотрел на Гэндальфа надменно, одним глазом, железно убежденный в своей правоте. — Саруман и без того прослыл на все Средиземье чудаком и оригиналом, если не сказать хуже… но то — Саруман, волшебник, ему позволено быть странным, чудесатым и сумасбродным, на всех недругов и недоброжелателей ему сто раз наплевать прямехонько с верхушки Ортханка. А кто такой Гэдж — никто. Вернее, хуже, чем никто — орк!

— И что? Человека судят по его делам, а не по его расовой принадлежности — разве не так, Гарх?

— Человека — может, и так. А если судят орка, то дело никогда не заканчивается оправдательным приговором, Гзндальф.

— Что ж, время покажет, — отвечал Гэндальф, которому не хотелось продолжать этот бездоказательный спор, тем более что в глубине души волшебник не мог не признавать, что старый ворчливый ворон во многом прав…

Весна в Изенгарде наступила как-то разом, внезапно. Еще вчера на