воде — путники шли сейчас под самой рекой.

Кирпичная кладка впереди оборвалась, брёвна кое-как подпирали потолок. Грета жестом остановила отряд: неизвестно, насколько они прогнили. Потыкав просмолённое дерево мечом, решила, что пройти можно, если аккуратно.

Ещё бы объяснить братьям слово «аккуратность». Поль выводил его от «кура».

Когда опасный участок миновали, снова показались кирпичные стены, пол пошёл вверх. Посреди него тянулась тёмная полоска ила. Грете показалось, что Фед шагает очень странно: высоко поднимает ногу, как на плацу, сгибает, чётко ставит, дёргает в ритме движения ладонью с прижатыми пальцами.

— Фед, с тобой всё хорошо? — уточнила Грета.

Тот рывком повернул голову — как шею не вывихнул! — и монотонно произнёс:

— Скоро всё будет хорошо.

— Генрих, где ты был две недели? — спросил Бриан и смущённо улыбнулся. — Как тебе удалось выжить, пробраться снаружи в замок? Трое парней видели, что ты упал со стены, в спине у тебя торчал арбалетный болт, к тому же внизу копошились литвины, которые не упустят отличные доспехи и меч.

— Да! — Одо забежал вперёд, загородив проход. — С места не сдвинусь, пока не расколешься. Мы с Густавом на шиллинг поспорили, что ты продался шляхтичам. А Поль говорит, что ты упырь.

Братья сгрудились вокруг, требуя объяснений. Грета вздохнула. Кому ещё рассказать, если не им?

— Я падал, грудь разрывало болью, — начала она. — И тут боль прошла. Оказалось, что я стою посреди высоченного круглого зала с арочными нишами, которые рядами уходят в небеса. Впереди громоздилась мраморная лестница, я поднялся по ней к трону. Трон словно сплели из загнутых под углами стержней, он сиял синими звёздочками.

— Ого! — восхитился Одо. — А на троне сидел старец с белой бородой? Или Мадонна с младенцем на руках?

— Ничего подобного. На нём возникла женская фигура, прозрачная, как из воды, без одежды и волос. Она сказала: «Мы — Свидетельство. Мы те, кто поджидает окончания каждой человеческой жизни. Мы берём память и возвращаем вас в момент смерти… Фу, вы из Средних веков, что ли? Эй, сделайте кто-нибудь дезинфекцию, тут дышать невозможно!» Ко мне протянулись странные металлические руки, окружили облаком, от которого я почувствовал во всём теле небывалую лёгкость. Был такой странный запах… Будто вообще все запахи исчезли и ничего не осталось.

— Как зимой в лесу?

— О, зимой в лесу веет снегом, мокрой корой, морозец щиплет. А там словно и нет никого, хотя кругом полно этих, стеклянных. И других ещё людей, в смешной одежде или почти голых, даже мавры стояли с медными ободками на кудрях. Я заметил Флоренца, моего оруженосца, помахал ему. Он казался очень бледным, напуганным. Прозрачные создания окутывали его голову верёвками, такими чёрными и гладкими. Стеклянная женщина и на меня тоже попыталась надеть ободок с верёвками, помянула ангелов Энцефалограмма с Синапсом. Я увернулся и спросил: «Вы от бога или от дьявола?». «Нет ни того ни другого, — отвечала она, — и души у человека нет, от вас останутся только терабайты данных. Мы — ваши отдалённые потомки, путешествуем во времени, собираем снимки воспоминаний и вносим в базу. Будете уже одевать сканер?»

— А кто-нибудь взвешивал на огромных весах твои хорошие и плохие поступки?

— В том-то и дело, что не взвешивали! Даже не спросили, почему на прошлой неделе пропустил утреннюю молитву. Нацепили ободок, пожужжали чем-то — и вот я снова падаю со стены, боль невыносимая. Земля воткнулась в меня, как копьё. Уже теряя сознание, я заметил, что к моему животу ползёт толстый корень, сам ползёт, вылезает из грязи, за ним ещё и ещё…

— М-да, — протянул Одо. — Кто бы другой рассказал подобное — я бы в рожу плюнул. Но брат Генрих вообще не умеет сочинять. Он даже детей своих назвал бы Первый, Второй и Третий, если бы они у него завелись.

Внезапно Фед повернулся к Густаву и вцепился тому в щёку латной перчаткой. С чего, зачем?! Густав в ответ врезал наотмашь кулаком; звук раздался такой, словно не по груди человека бьют, а по пустой бочке. Но латная перчатка крепко держала щёку пьянчуги.

Капюшон сполз с головы Феда, и все увидели, что у него золотой шлем. Шлем, похожий на череп — без забрала, с круглыми отверстиями для глаз и прорезью на месте рта. Сверху шла квадратная ручка, как у чайника. Странно!

Самое удивительное то, что щекастая голова Феда попросту не влезла бы в этот шлем, хоть ты прыгай сверху.

Латная перчатка тоже оказалась золотой. Из её указательного пальца выбежала жёлтая мокрица с длинными усиками и заползла Густаву в открытый рот.

Первым очнулся Бриан. Он схватил за шкирку Феда и отбросил, тот ударился о стену. Густав упал и принялся кататься по земле, держась за горло.

«Откуда золотые доспехи? — пыталась сообразить Грета. — Нашёл? А когда успел переодеться? И перчатки какие узкие, неужели в них помещаются эти пальцы-сардельки?»

Но пока мозг ещё барахтался, пытаясь выплыть из потока непонятных впечатлений, тело действовало. Грета выхватила меч и рубанула по плечу того, кто раньше был Федом, а теперь стал сверкающим призраком.

Хорошо замахнуться в туннеле не получилось, однако такой удар мог разрубить до пояса человека в лёгкой кольчужной рубахе. В призраке меч только завяз, погрузившись на ширину клинка.

Раненый встал, разогнулся. Движения его стали прерывистыми, какими-то неживыми. Он отбросил застрявшее оружие, схватился за прореху и содрал с себя кольчугу, рясу и ремень, разрывая их, словно всё это было из бумаги. Кожаная куртка и штаны тоже полетели на пол.

— Ничего себе силища, — прошептал Одо, крестясь.

________________________________________________________

[1] Густав пел старинную балладу о лорде, который вернулся с охоты жутко усталый, но обнаружил, что его тёплое место занято. Лорд вежливо спрашивает:

«Мягка ли, Мэтт, моя постель, удобна ли кровать?

Пришлось ли по сердцу на ней с моей женою спать?»

И припев: «О ла-ла-ла — ла-ла-ла, о ла-ла-ла».

Окончание баллады в разных местах переделывали по-разному. По одной из версий над кроватью развешаны старинные мечи, секиры и чеканы — молоты с клювами. Лорд долго выбирает, чем приложить гостя, чтобы и в руку хорошо легло, и дедовское оружие не опозорить. Мэтт в это время сбегает.

На просторах Лотарингии пели, что гость прячется в сундуке, а лорд закидывает туда свои носки. К утру неудачника находят мёртвым, «завязавшегося в узел, с посиневшим лицом». По итальянскому варианту лорд возвращается с охоты, кладёт на постель зайца и читает проповедь парню. Потом оглядывается на супругу и видит, что та делает с зайцем. В результате Мэтт отпущен, а жена сожжена