Женя Гольц кротко сказал:

— В свободном мире такой проблемы нет. Каждый живет, как ему вздумается, только соблюдай права других.

— Как бы не так! — бросил Ухов. — У них нет закона ценности. Не признают никаких догматов, народных обычаев и традиций, что привлекает обывателя. А есть лишь юридические законы, права человека, — низший гражданский порядок. Методы борьбы «гражданского общества» с ее врагами всегда были жестокими и бесчеловечными. Казни монархов, постоянные смуты, развязывание войн. Демократия понимает власть, как право, а не как обязанность. А у нас есть законы повыше — нравственные, религиозные нормы, переходящие от предков к сердцу потомков.

Все словно выдохлись, возражать не хотелось.

Друг Близнецов молчал. Ему было больно снова слышать те же споры, что велись в том измерении, в его офисе. Что же это? Опять? В нем снова ожили старые обиды, заныли рубцы старых ран, залеченные в санатории душевного здоровья.

12

Известия о военной операции подавались роботом в погонах бесстрастно. Атаки на линии фронта подавляются успешно, на сегодня уничтожены столько-то танков и орудий противника, более пятисот националистов. А сколько убито наших, никто не знает.

Иванов подумал: если он говорит о пятистах убитых каждый день, то убиты уже сотни тысяч. И это в конце нового столетия! Вернулось средневековье, когда убийства и пытки с расчленением тел были обычным делом.

Противника робот представлял бесчеловечным, бьющим исключительно по гражданским объектам, старательно обходя наши военные объекты. И делал вид, что у нас потерь нет.

____

Сын должен был прилететь, и было неизбежно, что его тут же возьмут на боевую подготовку.

Родители бродили по комнатам, словно стали ненужными друг другу. Лицо сына отпечаталось внутри мучительной болью и страхом.

Иванов сидел за компьютером, мысли не шли. За смарт-окном не было дневной яркости, словно ясное и голубое закрылось темной хмарью с просветами, бледными и не дающими радости. На сером асфальте расползались черные пятна, крыши лоснились водою в пасмурном свете.

Весь его мир, созданный детской аурой родного дома, напитанный, пусть кое-как, культурой цивилизаций, литературой великих страдальцев, тоскующих о колокольных высях, — все это уперлось в тупик.

Неужели все это превратится в пыль, как в революцию, прошедшую грязными сапожищами по коврам роскошных будуаров со старым хламом статуэток и безделушек, цветастых до ряби в глазах штор, вычурных диванов и кроватей в кабинетах и спальнях, по закрученным усам, цилиндрам и тросточкам богатого и среднего класса.

Да, старый хлам уйдет. Но не может быть, чтобы ушла старая культура, основанная на гуманизме. Разве может уйти чистое детство, первая любовь, безмятежная родственность мира, спасающая от одиночества и смерти.

И может быть, уйдет навсегда и его сын. Страшная война современными средствами, покрывающая огнем площади и целые города, оставляла мало сомнений.

13

Центральная площадь колыхалась угрожающе и победно. Над головами красные полотнища «Мы за вечный мир!», «Своих не сдаем!», «Фашизм не пройдет!» и еще что-то похожее. Как будто на площади было большинство, «засланное» из параллельного мира.

У людей, сошедшихся вместе по разнарядке, смутно ворочались сомнения, и потому убеждали себя: вроде бы то, что в Отечественную. А вроде бы — геополитика, пусть в верхах разбираются.

Отечество в опасности!

В истории бывают моменты, когда об истине лучше помолчать. Нет нейтральной площадки. Те, кто сомневается, или против, не могут высказаться прямо, вынуждены принимать ту или иную сторону. Правда, кто это установил, неизвестно.

Грузный чиновник, без сомнений, командным голосом грозил:

— На санкции их мы ответим своим беспощадным!

Маленький коллектив «Вершин» обязали принять участие в митинге. Правильный Паша Семенов выкрикнул:

— Что бы то ни было, мы за страну!

Он был возбужден, в чудесном порыве единения. В единстве — всегда правота, как бы не глушили сомнения. Огромная родина, огромное время — в единстве.

Женя Гольц, политолог, решал: что-то обрывалось в нем, что связывало страну, друзей во времена, когда вместе шатались студентами. Нежданно простодушный Семенов вызвал отвращение. Но — сын его шел на фронт.

Игорек кривлялся, вышел на линию, отделявшую толпу от тротуара:

— Командовать парадом буду я!

Гольц радовался: его сыновья в безопасности — один в Китае, другой давно жил в Лондоне, там он учился. В нем было твердое спокойствие: что натворили безумные власти! Все — в тартарары.

А было — так дискусионно, любовно! Влекло лишь стремленье туда, где летела свободная мысль, что уничтожала презреньем завистливых неандертальцев.

На сцене появилась певица, бойкая упертая дама в мехах, звучным голосом запела:

Оркестранты войны

Для огня рождены,

Для сражений без всяких идиллий,

Где под крики химер дирижер Люцифер

Управляет полетом валькирий.

Иванов, специалист по параллельному миру, удивился:

— Да это же песня — оттуда! Как она сюда попала?

Песня была похожа на сатиру. Или это новый фашизм, поднимающий дух?

Интересно, есть ли у нее сын? — подумал Иванов. — Если бы он был на передовой, что бы он запела? Посмотрел бы я, как она будет отправлять своего сына под пули и разрывы снарядов.

Так давай, полководец, давай

Оркестрантов твоих поднимай…

Нет. Наверно, у нее нет детей.

14

В страшном сдвиге эпохи соратники, все еще товарищи, сидели в офисе «Вершины знания». Переставшие пить — не молодые, и не модно в нынешнем веке, они впервые просили водку.

Пили из стаканов, заедая тем, что быстро собрали — 3-D сосисками и сок. Было грустно, говорили нехотя.

Политолог Женя Гольц говорил тихо, как бы в пустоту, сглатывая слова:

— Они, конечно, хотят, чтобы была демократия на планете, свобода мыслить, объединяться, хоть в альянсы, торговые связи, — на всех континентах.

Правильный Паша Семенов добродушно возражал:

— Очень хитро — чтобы колонизировать весь мир. А народы хотят жить по-своему! Чтобы не лезли грязные руки ему в душу.

— Ты только это и знаешь, — проворчал Гольц. — А что делать?

И убежденно заговорил, сглатывая слова:

— В вашем разнополярном мире есть диктатуры, запрещающие даже мысль. Азиатские страны еще живут по законам шариата, делают обрезания девочкам, не учат дочек, держат взаперти, и сбагривают замуж в тринадцать лет за приглянувшегося родителям богатого старика, чтобы скинуть с себя ответственность.

Чиновник Ухов, как всегда, сдержанный, держал свой стакан и не пил. Скупо выдал:

— Развалить мир не так трудно. Станет расхристанным, дай только полную свободу. И в нем легко будет рыбку ловить любому ловкачу.

Игорек Тюлин посмеивался.

— Вот