Здесь, как в прежней истории, тоже не могла быть решена эта проблема. Он поймал себя на мысли: неужели перестал мыслить по-человечески, и вернулся к мышлению геополитическому?

Естественно, озадачились и депутаты. В случае войны командующим должен быть один человек. Приходится отдавать бразды правления одному человеку, как правило, военному, потому что для войн нужна дисциплина, и кто как не бонзы в погонах с каменными лицами способны с помощью заградотрядов вышколить воинство? Опять забытый авторитаризм?

Как становятся диктаторами, навязывающими свою волю? Это следствие обособившейся, ощетинившейся перед внешней угрозой нации, которая ведет к национальному эгоизму, национализму, вражде и войнам. И диктатор, лишая свободы слова, делает вид, что это не он, а так должно было быть, роковое стечение обстоятельств, объективное течение истории человечества. В каждом вожде-победителе черти водятся. И они заражают большинство своих подданных.

Эти мысли тревожили депутатов, сидящих за длинным овальным столом.

Псевдо-Кизяков нарушил раздумья:

— Нет вопроса: или они, или мы. Добудем, так сказать, себе чести, а князю славы. Такова природа космоса.

И выдал выношенное:

— Как известно, все цифровые следы экономики, логистики, личности каждого гражданина, вплоть до наших желаний, вложены в цифровую сеть. Наши естественные потребности в крыше над головой и потреблении пищи, и духовная жажда — в познании истории, культуры, достижений науки, тренировки психики и мозга исполняются почти мгновенно. Нужно нашу цифровую цивилизацию полностью переориентировать на мобилизационный лад, повернуть на помощь фронту, победе.

Эльф с вздыбленными остатками волос закричал:

— Вы кто такой? Рептилоид с другой планеты?

Агора, в которой, как предполагали граждане нового мира, заседали большинство «засланных», высказалась в защиту чести нации.

8

Страсти накалялись. Логика противостояния вела к перенаправлению ресурсов на войну, сжимание прав и свобод граждан, ужесточению цензуры.

Все, что раньше защищала цивилизация, стало сомнительно. Сохранение вечного мира, великие идеи гуманизма, интернационализма, старая мораль… Страдания народа в Великой отечественной войне воскресли в пропаганде, призывающей на подвиг во имя защиты родины. Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой… Хотя никто не понимал: за что?

Возродились в подсознании людей давно забытые чувства, питавшиеся противостоянием: патриотизм, приносящий в жертву самого себя во имя победы, суровый долг, корежащий нежную душу, азарт в бизнесе, взвинчивающий цены на беде и нуждах населения, предательство и дезертирство …

Теперь это начинается заново. Тогда что? — думал Иванов. Неужели все повторится? И мы хвостом следуем за тем «реальным» миром, в котором пострадала моя душа.

____

И только сейчас стало страшно — от мысли, что сын будет под пулями.

Иванову вручили повестку на мобилизацию сына на фронт. А он сейчас заканчивает обучение в знаменитом центре IT-программирования в престижном университете Америки, скоро должен приехать.

До сих пор основы постоянной защищенности семьи в обществе сплошной близости не были поколеблены, не было беспокойства за сына, если бы даже не было их, родителей. Но сейчас, когда появилось разобщение, отец чувствовал, что основы внутреннего покоя пошатнулись. Еще и сына могут отнять…

Он решил зайти в военкомат.

За стандартным столом сидела строгая дама с официально красивой пышной прической.

— Решили пойти добровольно? — спросила с дежурным приятием.

Он замялся.

Она изменила тон.

— Может быть, вы в списке?

Порылась в списках, нашла его фамилию и сухо сказала:

— Вы пока в резерве.

— У меня вопрос. Почему моему сыну, студенту, вы прислали повестку? Вроде бы есть указание — студентов не привлекать.

— Так вы что, насчет сына?

Нашла фамилию сына.

Лицо ее изменилось на суровое.

— Да, ваш сын подлежит мобилизации. Он студент во враждебной стране. Вы что, не хотите, чтобы он защищал Родину?

Иванову было совестно, словно прятался за спину кого-то, взявшего ответственность на себя.

Ясно, она резко отделяла служебный долг от природного естества рождающей жизнь женщины.

Он ушел униженный.

Ему казалось, самые отвратительные женщины — те, что играют в мужские игры: участвуют в насилии над людьми, над другими народами, в грубом разделении земель и стран. Женщина должна сходить с неба, она рожает потомство, продлевает род людской. И видеть ее в роли судьи, прокурора, министра, равнодушно зачитывающей приказы или сроки отсидки, — отвратительно.

9

Кто я такой? — размышлял Иванов.

Что происходит с человеком, который раньше постоянно жил в уютном, вольно движущемся пузыре свободы, где исполняются все желания — быть здоровым благодаря новым методам медицины, творить образы, возникающие из самых счастливых снов? Хотя, само творчество — тяжкое дело, требующее огромных сил, преодоления чего-то залежалого в себе.

Не отличаюсь от бесконечной вереницы человеков, прошедших по всем эпохам истории. Те же повторяющиеся черты.

Привязанность к близким, к «братьям нашим меньшим» — преданным собакам и независимым котам.

Обезьянье любопытство, открывшее людям необозримость мира и определившая место человека во вселенной.

Слепота предрассудков и тупых идей, в которых нет окончательных истин.

Страх от одиночества в близости смерти, что обрубит все.

Непонимание, что для других я не представляю центр их интересов. Например, являешься к другому — всей своей цельной вселенной, не подозревая, что ты для него — всего лишь один из тысячи встреченных знакомых или клиентов. Из них он впускает в свою вселенную лишь одного-двух по своему предпочтению, по степени близости или сексуальности, а в тебе видит лишь внешнюю оболочку. Но «стоит представить», как говорил Гоголь о своей повести «Записки сумасшедшего», и вселенные каждого открываются во всей своей близости и целостности в твоей личной вселенной.

Во мне нет только мстительного чувства к недоброжелателям или доминирующей цивилизации, накапливающей силы у наших границ. Это уже следствие воспитания в нашей цивилизации вечного мира.

Я живу, как теперь понял, во время очередной оттепели, которая совершенно отличается от прежних — все время дравшихся, названных великими рациональными умами устоявшимися условными терминами «древний мир», «темное средневековье», «светлая эпоха модернизма», постмодернизм, метамодернизм…

В мой оттепели, которая видится необозримой и — навсегда, забыты страшные военные времена, человечество расслабилось до такой степени, что были бы неестественны команды: «Смир-р-но!», «Становись!», и жуткое ощущение нехватки воздуха, как в тюремной клетке.

В параллельном мире мне довелось поработать в министерстве, неважно каком. Это — форма коллективизма, где совместно что-то силятся делать по спущенному сверху плану, и каждая инициатива становилась наказуемой.

Коллективом можно было совместно выкапывать траншею, и не более того. Чтобы понимать, зачем копать, нужно было взорлить, найти в себе хотя бы ту же цель, что замыслили сверху.