между наукой и технологий, с одной стороны, правом и демократической политикой, с другой»[68]. В управлении с давних пор известно противоречие, проявляющееся, когда бюрократам приходится принимать сложные решения, в которых учитываются и факты, и ценности. Так, повышение или снижение допустимых норм загрязнения – решение, влекущее определенные медицинские следствия (например, повышение заболеваемости раком легких), экономический эффект (в плане доходности предприятий) и даже культурные следствия (например, в плане жизнеспособности шахтерских районов). Эйал сосредоточивается на демократическом вызове чисто технократическому принятию решений на каждом из фронтов.

В этой книге исследуется принципиально иной вызов, брошенный экспертным знаниям, а именно столкновение различных форм экспертизы. Уважаемые экономисты и эксперты в области ИИ утверждали, что их способы познания и упорядочивания мира должны получить приоритет практически во всех областях, в больницах и школах, центральных банках и военных штабах. Немногие из них столь же откровенны, как бывший исполнительный директор некой технологической компании, который заявил одному генералу: «Вы вообще ничего не понимаете в машинном обучении. Если я проведу в вашей палатке один день, я смогу решить большую часть ваших проблем»[69]. Однако общая тема многих книг об автоматизации на базе ИИ и экономическом прорыве такова: методы экономики и информатики – всего лишь первые среди равных, то есть среди других форм экспертных знаний. Они предсказывают (и помогают создавать) мир, в котором ИИ и робототехника быстро заменят человеческий труд, поскольку экономика требует более дешевых методов выполнения работ. С этой точки зрения почти все работники со временем разделят судьбу операторов лифтов и кучеров былых времен, то есть им только и останется, что ждать, когда их заменит кто-нибудь, обладающий подходящими данными, алгоритмами и техникой.

Конечно, есть такие области, где экономика и ИИ крайне важны. Бизнес не может работать, не покрывая издержки; касса самообслуживания сломается, если программа сканера не сможет распознать штрих-код товара. Однако на вопросы о том, должна ли существовать определенная фирма и следует ли заменить роботизированным киоском кассира, лишь экономика и информатика ответить не могут. Решение принимается политиками, сообществами и фирмами, причем на основе сложного комплекса ценностей и требований. Такие ценности и требования невозможно свести к уравнениям эффективности и алгоритмам оптимизации, совершенно отличным и абстрагированным от конкретных сообществ. Скорее они выражаются и согласовываются экспертами-людьми, в рамках современных или будущих профессий способных показать, как скрытые, локальные знания работников и менеджеров выражаются в услугах и практиках, заслуживающих сохранения.

Стремиться к противоположному, то есть к высвобождению коммерческих мотивов и мимикрии роботов, нацеленных на то, чтобы колонизировать, заменить или подчинить себе любую форму человеческого труда, – значит радикально реорганизовать общество. Социолог Уилл Дэвис однажды отметил, что «профессия, требующая права на все что угодно, является уже не профессией, а разновидностью эпистемологической тирании»[70]. Сегодня в очень многих спорах об ИИ и робототехнике господствует узкий взгляд, сосредоточенный на эффективности и оптимизации. Моя цель в этой книге – ввести в обсуждение автоматизации намного более широкий список целей и ценностей. Чтобы закрепить этот более содержательный диалог, нам нужно добиться того, чтобы везде, где труд и услуги выражают наши ценности, распределенные экспертные знания соединяли демократическую ценность представительства с когнитивными ценностями точности, эффективности и научного метода[71].

Этот подход существенно отличается от позиции многих программистов 1980-х гг., которые стремились свести процесс принятия решений в среде юристов или врачей к древу импликаций «если… то». Например, подобная программа может спрашивать обучаемого врача: «Есть ли у пациента жар? Если есть, спросите его, когда он начался. Если нет, спросите, есть ли у него кашель». Такие системы внушили немалый энтузиазм, однако они оставались громоздкими и неудобными. Оказалось, что систематизировать профессиональное суждение намного сложнее, чем думали исследователи ИИ.

Философ Хьюберт Л. Дрейфус для объяснения того, почему экспертные системы показали столь слабые результаты, разработал специальную теорию неявного знания[72]. Мы знаем больше, чем можем объяснить. Подумайте о том, как сложно было бы свести вашу собственную работу к серии утверждений «если… то». Смог бы компьютер распознавать ситуации, с которыми вы сталкиваетесь ежедневно? Смог бы он с той же скоростью формулировать, оценивать и ранжировать возможные ответы на такие ситуации? И если нет (я подозреваю, что именно такой отрицательный ответ даст большинство моих читателей), трудности описания (профессиональных задач) и перевода (человеческих ситуаций в компьютерный код) позволяют хорошо понять, что у людей и в будущем останется определенная трудовая роль.

Конечно, изменчивость иногда следует сдерживать, а не превозносить. Если одни отоларингологи рекомендуют удаление миндалин 90 % детей, которых лечат, тогда как все остальные – лишь в 15 % случаев или даже реже, это, вероятно, означает наличие серьезных проблем с некомпетентностью или оппортунизмом, которые следует изучить[73]. И все же самостоятельность врачей, указывающая на их право на инновации или на отклонение от общепринятой практики, часто защищается законом и является чем-то желанным, с точки зрения самих пациентов[74]. В обычной медицинской практике слишком много неопределенности, чтобы целиком сводить ее к алгоритмам, которые обычно в шутку называются «поваренной медициной». Пациенты хотят также, чтобы осмотр вел человек, готовый посочувствовать их страданиям и их подбодрить, дабы они быстрее выздоравливали. Точно так же многие родители, вероятно, не захотят, чтобы их детей учил общенациональный учитель, транслируемый по телевидению или радио, и неважно, какого сокращения налогов, выплачиваемых на систему образования, удалось бы при таком подходе достичь. Есть общее понимание того, что прямая связь с человеком, которому ты доверяешь, нечто намного более ценное, чем простая трансляция с участием пусть даже самого квалифицированного человека или робота.

Следовательно, один из способов сгладить демократический кризис экспертных знаний, то есть напряжение, возникающее между безразличными технократами и страстными популистами, – предоставить определенные права местным профессионалам. Мы не хотим, чтобы школьные программы во всех подробностях определялись законодательными собраниями штатов или мультинациональными корпорациями; учителя и профессора с сохраняющимся здравым пониманием того, что важно в их сфере, должны обладать всеми возможностями обогащать и оживлять базовую программу. Достаточно распространить это понимание ценности «личного стиля» на многие другие области, в которых он важен для работников и тех, кому они служат, и у нас будет базовый аргумент против преждевременной автоматизации. Если ИИ и суждено добиться успеха, его, по крайней мере, следует кормить разными данными, исходящими от наблюдателей-людей. «Успех» может вообще определяться как помощь профессионалам, обладающим всеми необходимыми знаниями и достаточно преданными своему делу, чтобы понимать, когда доверяться машине, а когда полагаться на собственное суждение.

Выгода издержек

Технократические представления о