Я мотал на ус.

Разумеется, провели встречу с общественностью, первому космонавту Земли аплодировали, но далеко не так, как на Родине, где моё появление вызывало экстаз, дома я радовался не столько за себя (мне — утомительно), сколько за взрыв народного энтузиазма благодаря космонавтике.

В ГДР, несмотря на такую же солнечную погоду, мне всё показалось более мрачным. В Берлине в качестве главной достопримечательности продемонстрировали стену на границе с западной частью города, увенчанную спиралями Бруно и постоянно патрулируемую полицией. Понятно, что некоторая изоляция социалистического мира и капиталистического неизбежна, но визуальное воплощение разграничения ничуть не радовало.

Затем поехали в Дрезден на предприятие VVB, будущий «Роботрон». Город не избавился до конца от кошмарных следов февральской бомбардировки сорок пятого года, когда западные союзники сбросили феноменальное количество авиабомб, эквивалентное действию тактической ядерной бомбы. Уцелели в той или иной мере все крупнейшие здания центра, включая королевский дворец, но они были чёрными. Я подошёл и колупнул каменную кладку собора, изумительной красоты во внутреннем убранстве. Снаружи камни, оказывается, на миллиметр или два почернели от высокой температуры и выглядели закопченными. Заплаты от реставрационных работ имели совершенно иной цвет. Я не был в Дрездене начала третьего тысячелетия, не знаю, насколько его окультурили потом.

Вообще, Восточная Германия напоминала киношного старопрусского солдата, затянутого в узкий мундир и застёгнутого на все пуговицы. Очень много полиции или людей в униформе, наверняка штатских профессий. Всё чётко по команде. На вопрос о размещении на VVB наших заказов никто даже не заикнулся о вознаграждении. Прикажут — яволь и зер гут, выполним.

По возвращении в Москву едва успел забежать домой отдать подарки и сразу, не отпуская водителя, помчался во Внуково на спецрейс в Казахстан. Ожидался запуск корабля «Восток» снова с Николаевым и по программе, прямо нацеленной на Луну. Через виток должен был стартовать беспилотный спутник-мишень. Николаеву поручалось сближение со спутником на дистанцию тридцать-сорок метров. А ещё я настоял на испытании в реальном космическом вакууме скафандра нового типа, потому что со старыми, вроде использованного мной, творилась ерунда. В теории герметичный и призванный спасти пилота корабля при разгерметизации спускаемого аппарата, он давал течь во время тестов в гидроневесомости.

Вообще, за год и четыре месяца после моего полёта многое было сделано, но далеко не все грехи оборудования первого корабля устранялись вовремя. Система очистки воздуха как-то заработала, а терморегуляция барахлила, теперь не переохлаждала, а жарила космонавта. Ещё хуже дело обстояло с «Микроном» — комплексом контроля физиологических функций пилота после катапультирования и до приземления. Этот прибор вообще ни разу не заработал нормально, только лишний вес и лишний объем в специальном кармане скафандра, не знаю, зачем Королёв согласился его оставить Николаеву. Быть может, чтобы ткнуть в нос разработчикам, ваша поделка — хуже, чем у кружка «умелые руки».

Я сопровождал Андрияна Николаева в автобусе вместе с дублёрами и основной свитой. Он, мужик оптимистичный и весёлый, сидел с мрачной миной на лице.

— Ты чего? — спросил его.

— Если и этот полёт провалится, пусть без какой-либо моей вины, чисто техника подведёт, меня больше не пустят. Скажут — гореносец. Королёв с Каманиным такие же суеверные, как и остальные.

— А ты повторяй за мной: пописать на колесо, спеть «Отпусти тормоза», крикнуть «поехали». Захватишь вверх моё везение!

Он пытался улыбнуться, но напряжение его не отпустило.

Когда лифт увёз его к верхушке ракеты, и мы с Королёвым шли в бункер от стартового стола, я достал из папки и показал Главному транзисторный приёмник «Тесла», чешскую копию японца конца пятидесятых годов. Сергей Павлович, вглухую невыездной, подобных игрушек, оказывается, не видел.

Я включил приёмник, поймал местную радиостанцию на средних волнах.

— Это чехи сделали⁈ Иди ты…

— Бегу, Сергей Павлович. Смотрите, транзисторный, ни одной лампы. Почему у нас полупроводники внедряются столь медленно?

— Надежность, — пробормотал Королёв, лаская пальцами пластмассовую игрушку размером в две ладони.

— Так надёжность проверяется. Часы наработки до отказа, вибростенд, температуры. Ох, кого я учу… Простите.

— Подари!

— Не могу. Уже жене подарил и взял обратно взаймы — вам показать. Из следующей загранки привезу, обещаю.

— Келдышу показал?

— Не успел. Наша ЭВМ «Стрела» сплошь на лампах, полупроводниковые в ней только диоды. В ЧССР видел машину IBM, она гораздо компактнее «Стрелы». Каждый транзистор выдерживает неизмеримо большее количество циклов открыт-заперт, лампы со временем теряют эмиссию.

Королёв покачал головой.

— Неизбежно. С ракетами мы их опережаем, потому что всё бросили в ракеты. А остальное…

— Украдём как F-1 или купим как это, — я забрал приёмник от греха подальше. — Чехи вон уже в полный рост транзисторы ставят в бытовую электронику. Сергей Павлович, невозможно только на свои силы ориентироваться. Мы им социализм подарили? Пусть благодарят!

Отблагодарят «Пражской весной» шестьдесят восьмого, но Королёв, видимо, не доживёт.

— Военные не согласятся. Утечка секретов, американцы используют нам во вред. Ну, сам знаешь.

Я не сдавался.

— Значит, нужно заказы размещать с умом. Та же вычислительная машина — пусть делают отдельные блоки, соберём воедино в Москве. И программное обеспечение пусть математики Келдыша лепят. Чтоб американцы до старости не расшифровали. Нет, не до старости — до потери актуальности.

Так мы спорили ещё полчаса, пока не прошло сообщение, что люк космического корабля задраен, датчики показали норму. Королёв спустился в бункер и отобрал микрофон у Каманина, намереваясь развлекать Николаева разговорами. Нервозность космонавта Главный тоже заметил.

Андриян, как оказалось, нервничал не зря. На первом же витке доложил о нормальном самочувствии, и Королёв велел начать эксперимент со скафандром. Понимаю Главного, если бы случилось что-то нештатное, сразу прерывал бы задание и после прохождения Африки включать ТДУ на спуск.

Случилось. Я предупреждал, памятуя первый выход Леонова в космос в прошлой жизни, оттого и упрашивал сначала размяться, не выходя из корабля. Николаев отстегнулся, поплавал в невесомости пару сантиметров туда-обратно, в кабине так же тесно, как и в моём полёте, потом открыл клапан, стравливая воздух. Он выходил медленно, но когда закончился, стряслась беда. На земле столь глубокий вакуум не создашь, скафандр раздуло, конечности перестали гнуться. Андриян застрял между креслом и приборами. Команда с Земли закрыть клапан и восстановить давление не прошла, сам космонавт дотянуться до тумблера не мог. Сесть в кресло — тоже, оно элементарно узкое для надувшейся изнутри задницы и спинки скафандра.

«Восток» ушёл из