Шрифт:
Закладка:
«Что у вас здесь?», - спросил Карелла. «Три смены?»
«Только две», - сказал Рирдон. «С восьми утра до восьми вечера, и наоборот.»
«Это долгие смены», - говорит Карелла.
Рирдон пожал плечами. «Это несложная работа», - сказал он. «И чаще всего ничего не происходит.»
Карелла устроил себе долгий, неторопливый обед во французском ресторане на Мередит-стрит, жалея, что рядом нет жены, чтобы разделить с ним трапезу. Пожалуй, нет ничего более одинокого, чем есть французскую еду в одиночестве, если только это не китайская еда в одиночестве, но тогда китайцы - эксперты по пыткам. Карелла редко тосковал по обществу Тедди, справляясь с ежеминутными трудностями полицейской работы, но здесь и сейчас, хоть ненадолго освободившись от рутины, он хотел, чтобы она была рядом и поговорила с ним.
Вопреки мнению некоторых свиней из шоу-бизнеса, которые полагали, что брак с красивой глухонемой гарантирует пожизненное покорное молчание, Тедди была самой разговорчивой женщиной из всех, кого знал Карелла. Она говорила лицом, она говорила руками, она говорила глазами, она даже «говорила», когда говорил он, её губы бессознательно произносили слова, которые складывали его собственные губы, а она смотрела и читала слова. Они говорили вместе обо всём и обо всех. Он подозревал, что в тот день, когда они перестанут разговаривать, они перестанут любить друг друга. Даже их ссоры (а на её молчаливый гнев было страшно смотреть: глаза вспыхивали, пальцы стреляли искрами расплавленной ярости) были формой разговора, и он дорожил ими, как дорожил самой Тедди. Он съел свой «Дак Бигарад» (современная интерпретация рецепта девятнадцатого века, утиная грудка с цитрусовыми и гарниром – примечание переводчика) в тишине и одиночестве, а затем поехал на Стиллер-авеню, чтобы в три часа встретиться с Локхартом и Барнсом.
Клирвью, расположенный в Калмс-Пойнт, был районом города, который по-разному называли: «неоднородным», «раздробленным» или «отчуждённым», в зависимости от того, кто навешивал ярлыки. Карелла видел его именно таким, каким он был: гноящиеся трущобы, в которых белые, чёрные и пуэрториканцы жили локоть к локтю в крайней нищете. Возможно, мистеру Агню (СпироТеодорАгню, 39-й вице-президент США, автор фразы «если вы видели одну трущобу, вы видели их все» –примечание переводчика), который видел одну трущобу и, следовательно, видел их все, никогда не приходилось в них работать. Карелла работал в самых разных трущобах, и поскольку он не был ни молочником, ни разносчиком писем, ни продавцом Библий, а был офицером полиции, его работа иногда становилась немного сложной. Если жители трущоб и могут что-то сразу определить, так это запах полицейского. Жители трущоб не любят полицейских. Будучи полицейским (и, естественно, немного опасаясь суждений, основанных на том, носит ли человек полицейский щиток или нет), Карелла, тем не менее, мог признать, что у жителей трущоб, как преступных, так и честных, есть весьма веские причины смотреть на Закон с сомнением и недоверием.
Многие из полицейских, которых знал Карелла, были недискриминационными. Но это не значит, что они были беспристрастны. На самом деле они иногда были слишком демократичны, когда нужно было решить, кто именно из граждан владеет пакетиком героина, лежащим на покрытом опилками полу. Если вы были чёрным или загорелым жителем трущоб, а в заведение заходил белый коп, вероятность того, что он подозревает всех не белых в употреблении наркотиков, была шесть к пяти, и вам оставалось только молить Бога, чтобы находящийся рядом наркоман (любого цвета) не запаниковал и не избавился от своей дури, бросив её к вашим ногам. Вы также понимали, что, не дай Бог, вы можете оказаться хоть немного похожим на человека, ограбившего винный магазин или старушку в парке (белым копам порой трудно отличить одного чернокожего или пуэрториканца от другого), и окажетесь в полицейском участке, где вам разъяснят права и подвергнут строгому допросу по правилам, от которого треснул бы сам Иисус Христос.
Если вы оказывались белым, у вас были ещё более серьезные проблемы. В городе, где работал Карелла, большинство полицейских были белыми. Естественно, они возмущались всеми преступниками (а жители трущоб часто автоматически приравнивались к преступникам), но особенно они возмущались белыми преступниками, от которых ожидали, что им лучше знать, как бегать вокруг и усложнять жизнь белому полицейскому. Лучшее, что мог сделать житель трущоб, почуяв приближение копа, - это быстро убраться из виду. Именно так и поступили все в баре, как только Карелла вошёл. Его это не удивило: такое случалось слишком часто. Но это заставило его почувствовать себя несколько утомлённым, смирившимся, рассерженным, жалеющим себя и печальным. Короче говоря, он чувствовал себя человеком - как те обитатели трущоб, которые разбежались при его приближении.
В кабинке возле музыкального автомата сидели вместе белый и чёрный. За исключением бармена и проститутки в сексуальных штанах (которая не опасалась ареста, вероятно потому, что её сутенёр был на хорошем счету у полицейского), они были единственными двумя людьми, которые не стали сразу же допивать свои напитки и исчезать. Карелла решил, что это Локхарт и Барнс. Он подошёл к стойке, представился и заказал для них новую порцию напитков. Помимо цвета кожи, Локхарт и Барнс были похожи почти во всём остальном. Каждому было около семидесяти, каждый лысел, у каждого был впалый нос и ревматические глаза хронического пьяницы, у каждого были измочаленные работой руки, у каждого было лицо, изборождённое глубокими морщинами и отмеченное печатью усталости и поражения - неизгладимыми стигматами всей жизни, проведённой в нищете и бессмысленном труде. Карелла сказал им, что расследует дело Гримма и хочет знать всё, что они помнят о ночи пожара. Локхарт, белый мужчина, посмотрел на Барнса.
«Да?», - сказал Карелла.
«Ну, рассказывать особо нечего», - сказал Локхарт.
«По сути, рассказывать нечего», - сказал Барнс.
«Насколько я понимаю, вы оба были под действием наркотиков.»
«Верно», - сказал Локхарт.
«Верно», - сказал Барнс.
«Хотите рассказать мне об этом?»
«Ну, рассказывать особо нечего», - повторил Локхарт.
«По сути, рассказывать нечего», - сказал Барнс.
«Мы просто отключились, вот и всё.»
«В котором часу это было?»
«Чуть позже десяти, наверное. Не так ли, Ленни?»
«Верно», - сказал Барнс.
«И вам обоим нужно было на работу в восемь, верно?»
«Восемь, в точку. Всегда стараюсь освободить Фрэнка точно в срок», - говорит Локхарт. «День и так длинный, не нужно ждать, пока тебя освободят.»
«Кто-нибудь приходил на фабрику с восьми до десяти?»
«Ни души», - сказал Барнс.
«Никаких этих фургонов с кофе и сэндвичами, ничего подобного?»
«Ничего», - сказал Локхарт. «Мы сами варим кофе. У нас есть небольшая плита в комнате рядом
