— Ничего резать не надо. Бросай, как есть, и все.

Тогда стрелок решил, что оружейник над ним смеется. А сейчас с детским непосредственным удивлением он смотрел, как тоненькие листочки, попав в струю вихря, рожденного винтом, обретали неведомую силу. Они легко разрывали толстый, трижды перекрученный шпагат и, словно боясь, что их поймают и снова свяжут один к одному, быстро разбегались по всему небу.

Стрелок не понимал языка, на котором были напечатаны листовки, но, что написано, знал: «Солдаты и офицеры неприятельской армии, вы окружены, сопротивление бессмысленно. Сдавайтесь!»

Стрелок был мечтателем, романтиком, он прочитал много книг. Ему очень нравилось быть парламентером. Он подумал, что закованный в броню рыцарь, тысячу лет назад прискакавший к стенам осажденной крепости, чтобы пустить стрелу с такой же запиской, тоже был парламентером. И в него тоже не стреляли, не метали копья, не лили сверху кипящую смолу, потому что никто не может, не имеет права лишить жизни того, кто предлагает мир и жизнь другим…

А листовки спускались все ниже, ниже. Они уже путались в электропроводах, застревали на антеннах, ложились на бока опрокинутых трамваев.

Не прочитав листовок, город поспешил дать ответ. Заговорили сотни зенитных установок: с парламентерами решили не церемониться.

Сейчас судьбу восьмерых летчиков решало время. За какие-нибудь пять минут штурмовики достигали переднего края, выходили из-под вражеского обстрела. Но пока самолеты шли над городскими кварталами, беда могла стрястись каждый миг. Били скорострельные пушки. Небо прочерчивали пулеметные трассы. Танки отплевывались болванками. Пехота палила из винтовок и автоматов.

Стрелок крайнего самолета по-прежнему держал пальцы на сигнальных кнопках. Больше он ничем не мог помочь своему пилоту. А пилоту было сейчас нелегко. Пытаясь обмануть зенитчиков, спутать их расчеты, он то проваливал самолет вниз, то ставил на хвост, то сваливал набок. Пилот тяжело и прерывисто дышал, и стрелок слышал неясные хриплые звуки в наушниках шлемофона. Потом донесся сухой треск, видно, пилот глотнул слюну.

От этих бешеных горок у стрелка закружилась голова, появились приступы тошноты. Его крепко прижимало к сиденью; руки, голова, ноги стали необычайно тяжелыми. Он подумал, что если бы сейчас появились вражеские истребители, то невозможно было бы повернуть турель.

Впрочем, стрелок был бы рад, если б истребители появились. Тогда бы зенитчики, чтобы не попасть по своим, прекратили огонь. Стрелок не страшился воздушного боя. В бою он чувствовал себя активной, деятельной фигурой, мог защищаться, отбивать атаки, в его силах было повлиять на исход поединка. Сейчас же он был просто мишенью, по которой стрелял каждый, кто хотел.

Огонь становился все неистовей, облачка разрывов подползали все ближе, осколки со звоном впивались в плоскости и фюзеляж, оставляя рваные дыры.

Оранжевый шар возник и рассыпался совсем рядом с кабиной стрелка. Больно обожгло руку. Он не сразу уловил связь, предположил, что невзначай ударился локтем о турель. Но вдруг увидел, как на рукаве комбинезона проступает бурое пятно, и только тогда сообразил, что ранен.

«Ерунда, — решил он. — Осколочек, наверно, не больше спичечной головки. И в госпитале-то лежать не придется».

Стрелок подумал, что ему опять повезло. А в том, что ему сопутствует счастье все двадцать прожитых от самого рождения лет, он был глубоко убежден. У его лучшего друга Кольки не было родителей, а у него жили отец и мать. Он хорошо учился. Отлично играл в футбол, поэтому его знал весь город. Он полюбил очень хорошую девушку, и она его тоже полюбила. С детства ему очень хотелось летать. Он добился цели. Три года был в морской авиации, а теперь дослуживал в сухопутной. И на войне ему везло. Он горел в воздухе, разбивался на вынужденной посадке. Уже давно лежали в безвестных солдатских могилах товарищи, которые начали воевать двумя и даже тремя годами позже. А он все летал.

— Теперь-то и войны осталось всего ничего. Скоро домой, — сказал сам себе стрелок.

Еще один снаряд разорвался под брюхом самолета. Машина вздрогнула, точно напуганная птица, шарахнулась в сторону, но снова, как показалось стрелку, обрела уверенность полета.

В наушниках опять захрипело, забулькало. «Когда же дадут хорошие шлемофоны, черт бы побрал это ЧМО!» — выругался стрелок.

И вдруг он услышал, как пилот сказал отчетливо, но очень устало, словно засыпал:

— Давай…

Больше уже ничего нельзя было разобрать.

— Командир, что давай?

Наушники молчали.

— Командир, ты жив?

Он крикнул так громко, что его, наверное, можно было услышать даже без СПУ.

Ответа не было. Стрелок вскочил на ноги, резко оглянулся, будто и в самом деле мог разглядеть, что случилось в передней кабине.

Стрелок знал, что в его запасе есть всего три секунды. Потом уже невозможно выпрыгнуть из гибнущей машины, прижмет. Стрелок резко отвел турель, потянул вниз замок фонаря. Раненая рука совсем не ощущала боли. Его движения были сотни раз отработаны еще в школе воздушных стрелков. Он все делал сейчас рефлекторно, без всякого участия сознания. Мысль как бы оторвалась от тела и, с удивлением оглядывала его откуда-то со стороны.

«Неужели этого человека еще три года назад всерьез печалил проигрыш любимой футбольной команды? — удивлялась мысль. — Неужели мальчишка, сидевший в классе у самого окна, и солдат, карабкающийся из задней кабины, один и тот же человек?»

В ушах засвистело. Маленькие колючие шарики, родившиеся в животе, помчались вверх, леденя сердце, застревая в горле. Вихрь больно хлестнул по лицу, толкнул в грудь, точно хотел забросить обратно в кабину. Но вот он соскользнул вниз, над головой пронесся и исчез хвост самолета. Стрелок нащупал на груди кольцо и дернул что было силы. Стремительное падение продолжалось.

«Неужели не раскроется?» — мелькнуло в голове. И тут же он ощутил сильный удар в паху, обожгло плечи.

Свист ветра в ушах внезапно оборвался, и стрелок услышал другой протяжный звук. Нет, это уже не был прерывистый бас мотора, сопровождавший каждый полет от самого взлета до захода на посадку, когда пилот убирал газ. Это был совершенно новый шум, слившийся из множества других маленьких шумов. Вот в этот шум ворвался гудок буксирного катера на реке, кваканье зениток. Это говорила земля. Он слышал ее голос с неба.

Затем стрелок различил легкий посвист, доносящийся сверху. Птицы? Он поднял голову и увидел, как на матовой глади парашютного шелка вспыхивали и тут же гасли тусклые папиросные огоньки.

«Однако как высоко залетают пули», — удивился стрелок. Он глянул вниз. Тарелка земли, поднимаясь то одним краем, то