И тут раненый вдруг вспомнил, что в вагоне есть девчонка со здоровыми ногами, которая может убежать, спрятаться.

— Сестренка! — крикнул танкист. — Ты здесь?

— Здесь!

— Так беги. Не теряй времени. Беги в степь.

— Я не уйду никуда! — твердо ответила сестренка. — Я буду с вами.

— Уходи, ты сейчас нам ничем не поможешь, — махнул ей здоровой рукой мальчишка-минометчик. — А когда кончится бомбежка, вернешься.

Он еще что-то кричал, но его голос заглушил новый взрыв.

Потом все смолкло. Фашистская эскадрилья отбомбилась.

— Слава богу, живы, — прошептал дядя Саша.

Но в небе снова послышался зловещий рокот. На смену одной группе шла другая.

В кромешной темноте кто-то взял аккорд на гитаре.

— Сестренка, ты?

Девушка взяла еще аккорд, и раненые услышали ее низкий, грудной голос. Он лился плавно, спокойно. И только слегка дрогнул, когда на пути упали новые бомбы. Это была старая песня о том, как в гражданскую войну парнишка ушел в партизаны, а его родное село заняли белые. А потом кто-то передал его матери, что он повешен карателями. Тогда старая женщина ночью пробралась к овину, где спали офицеры, и спалила их.

Снова рвались бомбы, поднимая на воздух эшелоны, пристанционные постройки, дома. Но солдатам теперь было просто неудобно паниковать в присутствии этой хрупкой девчонки, не испугавшейся смерти.

Когда на мгновение умолкали взрывы, снова слышался спокойный голос сестренки. И раненым было уже не так страшно. Потому что старая песня вдруг напомнила им, что на этой истерзанной земле и раньше проносились опустошительные войны и что родившиеся раньше их уже вынесли все, что может вынести человек. Они вдруг почувствовали, что в огне войны нельзя исчезнуть бесследно, пропасть, что после каждого должно остаться что-нибудь хорошее на земле, как осталась после того партизана песня, дающая силу другим…

На рассвете к станции подошли спасательные команды. Саперы вытащили из-под развалин людей и погрузили их на «студебеккеры». Раненые уезжали, а сестренка оставалась: уцелевшие вагоны санитарного эшелона уходили опять к фронту.

— До свидания, милые! — крикнула сестренка раненым. — Обязательно поправляйтесь.

— До свидания, сестренка, спасибо тебе!

«Студебеккеры» покидали сгоревшую станцию. А сестренка все еще стояла на пыльной дороге, сжимая одной рукою гитару, а другой махая раненым вслед. И хотя она обещала больше не плакать, она плакала снова.

— Не плачь, сестренка! — крикнул ей минометчик. — Все будет хорошо!

И никто из нас, раненых солдат, — ни безногий танкист, ни дядя Саша, ни мальчишка-минометчик, ни другие — так и не догадался тогда спросить, как зовут сестренку, кто она и откуда. Не догадались, быть может, потому, что в ту страшную июльскую ночь сорок второго года они просто не думали, что кто-то из них спустя много лет возьмется за перо, чтобы рассказать об этой девчонке с косичками, отдавшей двадцати девяти раненым солдатам свою любовь и мужество своего сердца.

1972 г.

ГИБЕЛЬ ШТУРМОВИКА

День был без числа…

Конечно, где-нибудь далеко-далеко отсюда он глядел на мир определенной цифрой с листков отрывных календарей, приколотых к стенкам больших городских квартир или маленьких крестьянских избенок. Он был обозначен на первой полосе свежих газет, на рекламных тумбах театров, оповещавших, какую пьесу будут показывать сегодня.

Но здесь не было ни календаря, ни комнат, ни рекламных тумб, а была землянка летного состава, куда газеты приходили на восьмые, а то и на двенадцатые сутки.

Люди в летной землянке, безусловно, знали, что это был за день. Но для нас с вами теперь число не имеет никакого существенного значения.

Это был обычный день войны, так похожий и так непохожий на день минувший и день грядущий…

В тридцати километрах от летной землянки лежал огромный чужой город, окруженный со всех сторон советскими войсками. С утра горизонт заволокли тучи, и экипаж, вылетавший на разведку погоды, вернулся с плохими вестями:

— Земли не видно.

А раз не видно земли, значит, не видно и цели.

Весь день прошел в томительном ожидании вылета. После обеда, который привозили сюда же, в землянку, одни полезли на нары поспать, другие сели играть в двадцать одно на щелчки и на сигареты. На деньги здесь не играли. Общественное мнение землянки считало, что выигрывать деньги у товарища, с которым летишь в бой, предосудительно и аморально…

Потом появился полковой врач и сказал, что сейчас состоится лекция о кишечнополостных заболеваниях по плану санитарного управления фронта. Но лекция не состоялась. Две эскадрильи вызвали на КП. Но полетело только четыре экипажа. Видимость оставалась на редкость плохой.

Через пять минут машины достигли линии фронта. Заговорил передний край вражеской обороны.

Сначала стрелок крайней машины то и дело включал зеленую лампочку, давая знать пилоту, что снаряды рвутся левее. Но вот белые клочковатые шапки выглянули из-под хвоста самолета, появились правее, выше. Стрелок нажал все три сигнальные кнопки. Впрочем, это можно было уже не делать. Пилот, конечно же, и без него заметил, что машину со всех сторон обступила сплошная завеса расколотого и расплавленного металла. Казалось просто чудом, что в небе оставалось еще не пораженное пространство, где можно было продолжать полет.

Четверка краснозвездных штурмовиков вывалилась из тучи и повисла над пепельно-серым городом. Город остановил свой лихорадочный бег, съежился, полез в щели и блиндажи.

«Чтобы перепугать целый город, иногда достаточно только восьмерых крылатых ребят», — подумал стрелок крайней машины и улыбнулся своей силе.

В городе, который лежал внизу, оставалось мало мирных жителей. Они разбежались по всей стране, когда гребень войны стал подкатываться к городским стенам. А в их домах поселились солдаты. Сотни тысяч солдат. Остановились трамваи. Закрылись магазины. Некому стало ходить в кино, читать газеты. Город спешно готовили к обороне. Колокольни церквей превратили в наблюдательные пункты. На крышах институтов и школ расположились зенитные батареи. Из окон квартир высунулись пулеметные стволы. На уличных перекрестках, в парках и в скверах солдаты закапывали в землю танки, рыли окопы полного профиля, натягивали проволочные заграждения. Подвалы тяжелых каменных зданий становились блиндажами.

Многие из этих солдат еще не были в деле. Их совсем недавно пригнали из сел и хуторов, обмундировали, рассчитали по взводам, дали оружие. Сейчас, увидев группу штурмовиков, солдаты в ужасе забились в землю, уткнулись лицами в мерзлую грязь. Но они, ожидавшие неминуемой смерти, так и не услышали нарастающего воя авиационных бомб. Из бомболюков штурмовиков, из ощетинившихся пулеметами задних кабин, точно голуби, выпорхнули бесчисленные белые стаи листовок. Искрясь и кувыркаясь в блеклых лучах зимнего солнца, листовки закрывали город, притаившийся внизу.

Стрелок крайней