Да-да, нужна ваша подпись.

Да-да, задним числом.

Хэй-хо, заложники ипотеки, как будто все остальное подписывается не задним!

Приходят. Читают. Подписывают.

Оклад повысили на четыре процента, терпеливо растолковываю я. Фортуна улыбнулась, верно? Шикуем. Гуляем. Можем себе наконец позволить то, что прежде не позволяли.

В ответ получаю удивление и смех. Что-что-что? Сколько-сколько-сколько прибавили? Четыре процента от оклада? Это как? По понятному-то?

Хэй-хо, ребятушки, это так: после ежемесячного списания энной суммы за ранее взятый кредит вы сможете отовариться дополнительной упаковкой седативного препарата.

Начальница хлопает ладонью по пачке с отчетами.

– Ваши шутки неприличны! – шваркает и пенится. – Не-при-лич-ны! Прекращайте цирк!

– Какая надбавка, такие и шутки, – клоуном булькаю я.

– Коллега!

– Коллега?

– Ваше поведение чрезвычайно тревожит меня!

– Покорно извиняюсь!

– Тьфу на вас, нечисть! И на ваши извинения! Лучше бы вы молча куксились!

– Принято, начальник!

– У вас, юродивой, суперспособность недюжинная – благородным людям настроение портить…

– Меня укусила токсичная…

– …тысячу раз на вас – тьфу!

На обед – купленный в ближайшем продуктовом магазине удон с овощами (тысячу раз – тьфу!) да с непредотвратимой изжогой по скидочке. Маслянистый. Безвкусный. Недостаточно разогретый. Большие лоскуты тушеного лука, выковырянные вилкой и сброшенные на салфетку, блестят диодными противотуманками, одним своим видом вызывают дурноту.

Быстро проталкивая в горло липкую массу, я ностальгирую по нежному мясу с картошкой, чесноком и мелко порубленным укропом; по костлявой, сочной рыбе на углях; по пирогам с печенью, обмазанным густой сметаной; по полному бидону смородинового морса. Слепо листаю ленту новостей, стараясь не встречаться с работниками взглядом. Надеясь, что никто не заговорит. Не вынудит вступить в беседу.

О чем с ними вообще беседовать?

О предстоящем юбилее учреждения, который никому не интересен?

Об увлечениях? Об отношениях? О том, где отпуска свои эфемерные планируем провести?

Личности соседей по казематам, их облики вне типовых кабинетов скрыты за светонепроницаемой шторой дресс-кода. Кажется, что из чрева матери они выползли в пиджаках и брюках со стрелками – и сразу зачирикали на офисном диалекте, закидали акушерок профессиональными терминами и постановлениями, маленькими холеными пальчиками сжали не грудь, а конверты с официальными запросами.

Я читаю их. Глаза. Складки. Движения плеч. Ритм дыхания сообщает о скорости сердцебиения. Скорость сердцебиения пропорциональна ходу мыслей. Они – эти странные люди, этот расходный материал для руководителя организации, этот набор рандомных фамилий, инициалов и идентификационных номеров налогоплательщиков – не то чтобы плохие.

Нет.

Они просто чужие.

Как угри. Или кальмары. Извиваются, плавают, шатаются где-то рядом, на одном меридиане, ищут консервную банку по размеру. Периодически тонут в рифах. Реже – всплывают. Но не соприкасаются друг с другом.

У каждого на шее – невидимое ярмо.

Поправляю свое.

Обалдеть какое постылое.

Задвигаю стул. Отправляю пластиковую посуду в мусорное ведро. Напрягая мышцы и плавники, плыву на общий сбор в конференц-зал, в королевство приглушенных голосов и согбенных шей.

На повестке дня – выступление просветленного оратора.

Бессмысленное, изнуряющее совещание.

Ни конца ему, ни края.

Какого происходит? – спрашивает руководитель. Почему так долго? Бьет пудовым кулаком по столу. Делайте это! Делайте то! И плевать, что то и это – просто чушь! Я, мать вашу, король! Самодур! Не лялякайте тут, в моем ведомстве! Меня, мать вашу, сверху дергают! В надведомстве ведомства! Дайте и мне, мать вашу, потерроризировать кого-то! Зря я, что ли, в ноги кланялся и бутылки дарил в министерствах всяких? Букеты заказывал? Червяком извивался? Зря?!

Приказал к юбилею собрать рисунки с детей сотрудников?!

Собирайте, е*т!

Велел оперативно забить штат малярами-плиточниками, чтобы их потом отправить на дачу мою распрекрасную за счет организации?

Набирайте, х*ле!

Не успеваете табель сделать?!

Ну так работайте нормально! И все успеете!

А начальнице макулатурного отдела советую обратить внимание на производительность труда своей подчиненной!

Я вам тут повоюю! Повякаю!

Пшли!

Тпру!

Сижу за столом.

Рисую рисунки за детей сотрудников.

Недоделанный табель угрожает пустыми таблицами.

Бухгалтерия запугивает штрафами.

На корпоративную почту ежеминутно падают отклики маляров-плиточников, желающих отправиться на распрекрасную дачу.

Рисую рисунки.

Сижу за столом.

Не вякаю.

Незадолго до урочного часа, до часа независимости, до снятия официозной блокады, происходит тотальный захват бланков заявлений на увольнение.

Копья! Штыки! Срочно! Дайте! Мне! Бланк! Хочу! Дезертировать! Из этого! Фантасмагорического! Балагана!

Принтер надрывается, плюется, говорит: «Просто убейте меня, пожалуйста, убейте…», перегревается, тупит, получает по шершавому боку и вновь повторяет: «Просто убейте меня, пожалуйста, пожалуйста…»

– Лишние телодвижения! – возмущается начальница. – Упущенное в никуда время! Что вообще творится?! Спрашиваю: что с вами вообще творится?!

Окольными путями да витиеватыми вопросами выясняем у сотрудников, что с ними «вообще творится».

А творится – вот что.

– Если не нравится политика государственной организации – скатертью дорога, неблагодарные! – рявкнул руководитель после совещания. – Ату на меня! Ату! Смерды ртом смердящие!

Писк! Гам! Вихрь!

Тиран! Эмоциональный вампир! Скотина!

А потом – вот что.

Умертвив свой и без того окаменелый норов, неблагодарные вновь стали благодарными: мол, подумали-подумали и передумали: мол, бес попутал, погорячились, сори, сори, энтшульдигунг, избитая фабула, слитая концовка. Можно добавки? можно отсрочить неизбежное?

Начальница, глядя на неровную пачку исписанных А4, жужжит:

– Лишние телодвижения… Упущенное в никуда время… Столько бумаги на бланки потратили… Мартышкин труд…

– Трагедия, не иначе, – перебиваю я.

– Не ерничайте, коллега!

– Не ерничаю, коллега! Экономия бумаги – не повод для шуток! Свят! Свят! Свят!

Остаток рабочего дня проходит в тишине и покое, и это воистину превосходный остаток суматошного дня.

Ровно в семнадцать тридцать командирую в забытье компьютер. Облегчаю страдания издыхающего принтера. Убираю в тумбочку миллион заметок. Достаю наушники. Включаю рок.

Хард-рок.

Ощущаю себя бунтаркой.

Е-е-е-е.

Воздух на улице прохладен и свеж.

Е-е-е-е.

Мелкий дождь расчесывает лохматые волосы. Бахнуть их в фиолетовый?

Не-е-е-е.

Грязные флаги административного округа трепыхаются под скрим.

На бульваре, под изогнутым фонарным столбом, сумасшедшего вида старушка кормит птиц. Под скрим.

Таксисты в ярко-бордовой пробке высовываются из окон и поливают друг друга матюками. Под скрим.

Восславим же царствие музыки, избавляющей род людской от словесного хлама рода людского?

Восславим же.

Попутный ветер ускоряет шаг. Пестрые бензиновые пятна подбираются к серым бордюрам, к черным кроссовкам, к лавине туристов из Азии, к группе журналистов, собравшихся в центре бульвара и заклеивших изолентой немые рты.

Напуганная сумятицей и прицелами камер видеонаблюдения, подхлестываемая дронами, слившаяся с не-думающими-не-замечающими, тороплюсь в убежище, чтобы спрятаться.

Хорошо в убежище.

Не то что на работе.

В убежище – сериал-антология по мощным, оголенным, мрачным комиксам, а сюжет его (ух, сюжет!) интересен ровно настолько, насколько неинтересна моя расчлененная на терми́ны жизнь.

Жизнь моя попахивает одиночеством и неполноценностью.

Сильно так попахивает.

Воняет почти.

В жизни моей – жизни самостоятельной девушки, не гордости и не позора семьи – наиболее значительные моменты случились задолго до этих дней; до этих тупых, однообразных дней, в которых я вдруг устремляюсь в минус, открываю новые кредитки, беру маслины по акции и проверяю сроки годности на картонных упаковках обезжиренной молочки.

В сутках – быстротечных, похожих, как два ярлыка одной безымянной папки, – письма самой себе, единственному товарищу:

«…мне так дерьмово. так накрывает. ни заботы, ни объятий, ни секса.

я хочу просто с симпатичным парнем сходить на