«Каждое произведение несет в себе свою поэтику, надо только ее найти» — с этим высказыванием Флобера трудно поспорить.

Произведения должны быть разноплановыми (а объединяться — лишь внутренней, подспудно текущей мыслью, которую я бы рискнул назвать творческим исповеданием писателя).

Скажем, роман «Версты любви» требовал такого изложения или, правильнее, такого построения материала, когда герой, в развернутом монологе обращаясь к событиям прошедших лет, в сущности, воссоздавал бы собственный образ, но обрамлял его теми комментариями, которые неизбежны у всякого человека, задумавшегося над своим прошлым, заглянувшего в его глубину. Комментарии эти как раз и отличают прозу от исповеди. Лишь на поверхностный взгляд «Версты любви» — сугубо лирическое повествование, на деле — здесь не что иное, как тот самый пугающий нас почему-то «поток сознания», но с четким и ограничивающим комментарием, в котором отражена жизненная позиция героя.

— И авторская также?

— И авторская, безусловно. Романы «Танки идут ромбом» и «Межа», в которых концентрация душевных переживаний еще выше, чем в «Верстах любви», воспринимаются как «посторонние лирике» лишь потому, что сюжетное их построение жестко и канонично в отличие от «полулирической» (назовем так!) фабулы «Верст любви». В этих романах также вполне четко прочерчена жизненная позиция героев, и по ней, как мне кажется, легче всего нащупать связь между всеми этими произведениями.

Роман «Годы без войны» задуман был как широкоохватное произведение, и мне не хотелось ни композиционно, ни сюжетно, ни как бы то ни было иначе повторять предшествующий опыт. Крутые переломы истории, и прежде всего война, вошли в эту новую книгу уже ретроспективно. Война оказалась как бы загрунтовкой того холста, на котором мне выпало счастье и случай работать. И в этом есть, думаю, своя художественная и жизненная логика, которую подчас не так просто разгадать.

Тютчев писал: «Блажен, кто посетил сей мир В его минуты роковые!..» Одну из таких «роковых минут» — Отечественную войну 1812 года — Толстой поместил в центр своей эпопеи. Шолохов провел героев «Тихого Дона» через горнило гражданской войны. Интерес к «роковым минутам» истории традиционен для русской литературы.

— На вашей прозе последних лет тоже лежат багровые отсветы истории. Но у вас «роковые минуты» взяты в другом ракурсе: вы их рассматриваете сквозь мирное время. Чем это можно объяснить?

— Вопрос этот представляет, с моей точки зрения, исключительный интерес и затрагивает одну из самых коренных и насущных проблем современного литературного процесса. Острота вопроса обусловливается тем, что не только в отечественной, но и в мировой классике (я имею в виду эпические формы) самые значительные книги — те, что рисуют общество и человека в кульминационные моменты их развития, на резких поворотах истории или «колеса» отдельной человеческой судьбы. В чем причины этого, чем вызвано столь пристальное внимание художников к «роковым минутам» в жизни человечества, к «звездным» его «часам»?

Дело, видимо, в том, что «роковые минуты» истории до предела насыщены драматизмом и борьбой противостоящих сил, что они многомерны и сложны и потому являются тем благодатным строительным материалом, подобным, скажем, мрамору для дворцов, из которого надежно и прочно воздвигается здание «большого эпоса». В центре эпопеи всегда находится крупное событие или цепь таких событий — об этом писали еще древние теоретики жанра. Но чем весомее и важнее то или иное историческое событие, тем более длительны и серьезны его последствия, тем существеннее и неотразимее воздействует оно на общее течение жизни. Напряжение и драматизм, которые несет в себе всякое эпохальное событие (скажем, революция или война), острота и накал противоречий и схваток, вызвавших и сопровождающих это событие, не исчезают бесследно по его завершении. Как в природе, так и в истории есть свое последействие, и с его законами трудно спорить.

Разум человеческий, оказавшийся свидетелем или участником коллизии, долго еще будет «переваривать» случившееся, искать ему по возможности более точное объяснение, соизмерять прошлое и будущее, причины и следствия. Долго еще душа человека будет приноравливаться к условиям новой жизни, пока не найдет в ней для себя надежного ориентира, пока не погаснет возбуждение, вызванное эпохальным сдвигом или переменой. Всякое событие, повлекшее за собой мощное социальное потрясение, характеризуется не только «показной», наружной своей стороной, но и, что не менее важно, стороной внутренней и для постороннего взгляда как бы непроницаемой, неразличимой. Событие, всколыхнувшее общество, исчерпавшись внешне, уходит в глубину, продолжая жить в сознании людей, в недрах всего уклада жизни. В общественном бытии, как в океане, есть свои глубоководные, невидимые с поверхности течения. Течения эти, как и непосредственно наблюдаемые события, породившие их, имеют собственный ритм и пульс, свою логику развития и изменения. Течения эти имеет смысл объединить простым, но емким названием: «духовная жизнь общества». «Роковые минуты» истории заставляют их подолгу кипеть и бурлить, а зачастую и менять направление.

Взять хотя бы нашу социальную действительность. Октябрьская революция фактически совершилась необычайно быстро, но в сознании людей, в сфере духовной, в мыслительной сфере ее действие не ослабевает и поныне. И потому революционная тема никогда не была в небрежении у советских писателей. Они, служа, так сказать, выразителями народного мнения и народной памяти, обращались и обращаются к революции не только как к факту истории, но и как к живому неисчерпанному явлению, которое властно диктует законы и нашей сегодняшней повседневности. Отечественная же война, хотя и длилась четыре года, опоясала собой целые десятилетия нашей истории. Она присутствует в нашем сознании так органично и полноправно, так объемно и зримо, что я, пожалуй, не решился бы поставить ее в один ряд даже с такими славными и героическими вехами нашего прошлого, как, скажем, Бородино или Полтава; связь эпох — военной и послевоенной — так неразрывна и крепка, что, право же, мы не можем пока осознать до конца Великую Отечественную как пройденный этап истории; для такого осознания еще не приспела пора, война еще живет в нас всей своей невыдуманной и грозной реальностью. Мы именно потому упорно и целеустремленно боремся за мир, что хорошо знаем и чувствуем войну.

Если возвратиться к нашему разговору о глубинных, подспудных течениях общественной жизни, но уже в применении к опыту и последствиям минувшей войны, то нельзя не вспомнить о десятках, о сотнях тысяч детей, которых война осиротила, во многом лишив их необходимой нежности и ласки, участия и доброты. А ведь дети военной поры давно выросли и сами растят детей. Таким