— Спасибо, что напомнил, — хохочет Эрик в ответ, — о, рыцарь печального образа, гоняющийся за светлым образом безымянной девчонки,  которую «ты хотел как никого в жизни»?

— Паскуда ты, Змей, — кисло роняет Эмиль. Если бы этот мерзопакостейший персонаж не был его другом несколько лет кряду, он сейчас получил бы по зубам. Но он не получил, и точно знал, что не получит, потому и зубоскалил.

Та Самая. Лисица с рыжей гривой, в блестящем платье. Вертлявая девчонка из клуба в Берлине, которой хватило дерзости и запала целый танец разделить с Эриком и Эмилем. Он совершенно не помнил её лица, и это была самая большая проблема его поисков. Ему было плевать, впрочем. Её он был согласен искать хоть до старости. Её он не променяет ни на кого. Даже на эту, чрезвычайно горячую тихую мышку.

Обижаться на друзей было тупо. Потому Эмиль и не обижался.

И все же выпады в сторону его Лисы неизменно выводили из себя. Он и так помнил слишком мало о том вечере. Даже имени её не звал, прозвав про себя Лисой только за цвет волос, который еще и не сам вспомнил.

Хотя даже если бы Лиса тогда выбрала Змея… Эмиль бы добрался до неё позже. Или все-таки сломал итальянцу что-нибудь, обеспечив ему техническое поражение.

Только она предпочла сбежать.

— И кстати, в постели твоя Та Самая может быть тем же бревном, что и Фрида, — язвительно добавляет Змей, все-таки приближаясь к критичной границе непозволительно близко.

— Не бывает женщин, что плохи в постели, — философски пожимает плечами Эмиль, — бывают неискушенные и необученные. Я люблю… учить. 

Не говоря уже о том, что одно из немногого, что сохранилось в памяти Эмиля о том вечере — это чувственность той дерзкой и такой хрупкой нахальной девчонки.

Хотя, было и кое что еще, куда более годное для того, чтобы считаться «особой приметой»

— Ну-ну, — Змей скалится во всю свою наглую белозубую пасть, — ты хоть помнишь, что именно скрывается у сеньорит под юбкой? Сколько лет ты носишься за своим миражом? Да, девчонка была незабываемая, но она уже наверняка второй раз замуж вышла, третьего ребенка под сердцем носит, ни о тебе, ни обо мне и не думает. Какой смысл в том, что до остальных женщин ты снисходишь раз в месяц, и то по острой нужде? Какие уж тут умения, или ты до сих пор предполагаешь, что женщина — как велосипед, с одной научился — с другими проблем не будет?

Нет, итальянец так старательно нарывался, что игнорировать это становилось все сложнее. Раз в год и Эмиля Эрику удавалось доконать.

— Знаешь что, ты уже охренел до крайности, — раздраженно бросает Эмиль, разворачиваясь к этому наглому ублюдку, который каким-то образом затесался в его друзья, — так что я тебя, пожалуй, хочу наказать. Поимею эту твою Горячую Попку раньше, чем ты. И можешь валить в монастырь, оплакивать весь свой нахрен никому не нужный опыт.

— А как же твоя Та Самая, кроме которой ты никого не хочешь? — язвительно ухмыляется Эрик, явно уже прикидывающий, какие именно методы совращения применить к той брюнеточке.

— Она мне точно не предъявит за то, о чем не узнает, — отрезает Эмиль, — хотя, если ты не отвечаешь за свой базар, Змей, я, так и быть, тебя пожалею. Только сразу признай весь свой треп петушиным кукареканьем и ничем другим.

— Иди ты в задницу, — огрызается раздосадованный Эрик и тянет Эмилю руку, чтобы скрепить пари.

Девчонки там внизу наконец расклеиваются и расцеловываются.

Эмиль же пристально смотрю на фигурку ежащейся брюнеточки в темно-синем свитерочке, провожающей взглядом отъезжающую тачку. Ничего, мышонок, скоро отогреешься. В постели Эмиля Бруха, разумеется.