Шрифт:
Закладка:
— Как ваши дети?
— Они уже не дети. Смотрят новости, понимают, что происходит. Как и все дети Украины, они должны стараться как-то жить дальше. Но они чувствуют, что их жизнь поставлена на паузу.
— У вас не выработалась привычка к ужасу? Это вообще возможно?
— Нет.
— В Украине критиковали вашу фотосессию с Энни Лейбовиц...
— Я не могла отказаться. Для меня большая честь — работать с Энни Лейбовиц.
— Вас ругали за атакующую позу и требовательный взгляд...
— Не вижу ни одной причины, почему жена президента Украины не должна выглядеть требовательно в 2023 году. И прятаться мне ни к чему. Война может отнять у меня многое, но не все.
В нарративе, который сознательно или бессознательно выстраивает Зеленский, у его жены исключительная роль, более серьезная, чем у Сольвейг, которая только любит и ждет. Она активна, деятельна, у нее каждый день встречи и гуманитарные мероприятия, простите за официозный термин. Но поверх этой роли, тайным темным слоем под всем, что она говорит и делает, проступают ненависть и шок, и шок от ненависти: нет, она не была к этому готова.
Она действительно не верит, что в XXI веке все это возможно. Вдобавок она из русскоязычного региона и русскоязычной семьи, и когда возникает спор о судьбах русского языка в Украине — этот спор еще и о ней. Это всему кругу ее городских друзей навсегда теперь чувствовать себя виноватыми. Это ей навсегда — теперь в этом трудно сомневаться — отвыкать от русского языка.
Я не думаю, что этот эффект мог быть просчитан каким- либо имиджмейкером: жена Зеленского всегда выглядела сильной, ироничной, уверенной, самостоятельной, во многом равной мужу, а в смысле вкрадчивой силы — еще и превосходящей. Она не стремилась к публичности, но и не избегала ее. Она высокомерно игнорировала обсуждения ее имиджа и вкусов. Она утверждала ценности взаимопонимания поверх границ. И тут ее увидели буквально вымороженной, застывшей, смертельно усталой — она и теперь позволяет себе быть тем, что она есть: потрясенной вымотанной женщиной. Она не понимает, что происходит, это не укладывается у нее в голове. Но она не растеряна — она умеет ненавидеть. Мягкая, осторожная, умеренная Зеленская на глазах у всего мира отвечает на агрессию ледяной, непрощающей ненавистью, а на дне этой ненависти плещется непонимание, и в каждом ее слове мы слышим грохот обрушившегося мира, ее личного мира, а не только межвоенного миропорядка. (Ужас ведь еще и в том, что мы убедились: послевоенного мира нет, есть только межвоенный. Будет ли поколение, которому не придется убеждаться в этом?) И ужас ситуации в том, что Зеленская хочет и умеет хорошо выглядеть. Вообще мало есть в мире более душераздирающих зрелищ, нежели человек, у которого все рухнуло внутри и снаружи, но он пытается при этом хорошо выглядеть. И у него получается. Воистину, девизом Зеленской, да и Украины можно было бы сделать эти слова: «Всего отнять нельзя».
Она призналась, что у нее есть мечта: одной сесть в машину, выехать из города, включить музыку на полную мощность и просто смотреть на пейзажи. Три ее любимых трека — «Тримай» Кристины Соловей, «Ні обіцянок, ні пробачень» Виктора Павлика и «Така як ти» Святослава Вакарчука. Вроде Штирлица, который сидит на весенней земле и под песню Марики Рекк «Семнадцать мгновений весны» гладит эту землю руками. Глубоко же в нас во всех это сидит. Я допускаю, что с Оленой Зеленской много еще всего может произойти, как и со всеми нами, в конце концов, она не зря назвала себя мишенью номер два. И кроме того, все мы можем просто сойти с ума. Но хорошим финалом для фильма об этой войне, и, может, даже для блокбастера «Зеленский», мне представляется именно этот проезд красивой женщины в красивой машине среди красивого пейзажа, под эту вот оглушительную песню «Тримай», тоже очень мне симпатичную:
Посеред моєї хати, на мене будеш кричати.
Бо як же тобі порвати і в серці сліди
Чи чуєш як страшно мені у полоні.
Як в твоїх долонях, нема так ніде.
І крила так важко розправити пташці.
Коли бідолашку погубить любов.Тримай мене міцно, одною рукою.
Так сильно і ніжно вбивай мене.
Віддай мені муку, своїми руками.
Моїми губами лікуй, лікуй, себе.
Нормальные люди, давно не бывавшие под бомбежками, завоют в голос: вау, какой суперкитч! А как же наша модернистская утопия?!
Да, да, вау! На земле мир, в человецех благоволение! Мы заслужили 3 минуты 27 секунд суперкитча!
VIII. «Квартал-95»
Читателя, в особенности западного, если он будет, хочется предостеречь от неизбежной ошибки (да, неизбежной, но мы хотя бы попытались). Разбираясь в генезисе Зеленского, его политического успеха и военного мужества, такой читатель начнет смотреть лучшие выпуски «Квартала-95», скетчи, праздники, сериалы, и будет неизбежно разочарован.
«Введите еще пятьсот евро!» — говорит врач секретарше (имея в виду следующего посетителя). «После секса с женой у меня проблемы со зрением: я не вижу в этом смысла». «Всех в нашей семье я не прокормлю, кого-то придется уволить. Ты — хозяйка и должна выбрать: твоя мама... или моя собака. — Как ты можешь сравнивать мою маму и своего Бобика?! — Бобик по крайней мере не голосовал за Януковича!».
Да, господа! Популярность «Квартала» характеризует его не лучшим образом. Даже при тщательном отборе сцены с участием Зеленского (иногда только сыгранные им, а иногда и сочиненные с его участием) поражают грубостью юмора, откровенным дурновкусием, игрой на низменных зрительских инстинктах, вплоть до тиражирования старых анекдотов либо спекуляцией на национальной (иногда, страшно сказать, даже еврейской!) тематике. И да, Зеленский иногда изображает местечковый акцент. И да, это не всегда смешно. Уровень же большей части шуток — тот самый, о котором русский поэт-сатирик Саша Черный сказал: до Аверченко в нашей юмористике царила теща. Уровень «Квартала» — это совсем, совсем не «Сатирикон». И если бы не политическая актуальность некоторых действительно острых шуток, если бы не похвальное отсутствие лицемерных
