Шрифт:
Закладка:
Тим молчал. Слегка задумался.
– У Полины ямочки на щеках, – напомнила я.
– А что сейчас не признак вырождения, Лесь? – очнулся Тим. – Плохая память? Близорукость? Да мы все постепенно вырождаемся, всё человечество!
– А чего ты её защищаешь? Купился на душевные разговоры?
– Ну нет, меня не купишь! Не хочу быть заложником её эволюционного процесса. Не хочу, чтобы стояла галочка напротив моего имени в списке приручённых.
– Я рада, что мы с тобой мыслим одинаково.
Тим притормозил.
– «Мыслим»! – передразнил он, говоря в нос. – Высморкайся, Лесь!
Я полезла за платком. Ну, от кого бы я такое стерпела, кроме Тима?
Где-то у меня в рюкзаке завалялась пачка одноразовых бумажных платочков. Всё нашлось по три раза, кроме них!
Я сердито зарычала и перевернула рюкзак вверх дном.
На землю, сырую мартовскую землю посыпались ручки, фломастеры, тетради, плейер и ещё куча мелочей вроде флешек, жвачек, коллекции киндер-игрушек и двух заводных жуков.
Тим стоял и спокойно смотрел, как всё это падало к его ногам.
Я выудила из получившейся кучи платок, от души высморкалась и стала собирать своё богатство обратно. Тим помогал: носком ботинка двигал мне под руку оставшиеся вещи.
Напоследок нагнулся и поднял исписанный карандашом листок. Внимательно прочитал, шевеля губами.
– Это ты написала?
– Дай сюда!
Я вырвала листок. На нём были стихи.
– Ты написала? – не отставал Тим.
– Нет, конечно!
– Жаль. Хорошее стихотворение.
Он улыбался. Кажется, не поверил.
– Тебе понравилось? – с сомнением спросила я.
– Ну… Понравилось бы, если бы я любил стихи. Но я принципиально не принимаю поэзию.
– Почему?
– Потому что любое стихотворение в итоге – это эмоциональный сблёв. Способ привлечь к себе внимание. И ничего больше.
Я промолчала. Слова Тима попали в больное место. Это был такой точечный, меткий удар, от которого всё сначала немеет, а потом приходит боль.
Так и сейчас. Несколько шагов я прошла, впитывая убийственный смысл его заявления. А потом уже не чувствовала ног, потому что обида тяжёлыми волнами поднималась из самого моего нутра и наполняла меня всю, до самой макушки, и изливалась отовсюду, и никак не кончались эти волны, и боль не кончалась.
Он ещё что-то говорил, о том, что нет никакой тайны творчества, что любое искусство просто компенсирует то, что человек в этой жизни не получил.
Я уже слышала от него что-то подобное. Но почему-то думала, что ко мне это не относится.
В общем, мне было больно, и я молила только об одном: пусть он продолжает молоть языком, лишь бы не спрашивал ни о чём и вообще меня не трогал! Иначе я не выдержу, разрыдаюсь.
Мы дошли до остановки. Я отвернулась к доске объявлений, чтобы проморгались оставшиеся слёзы. Чтобы Тим не видел, какое у меня лицо.
– Мы твой автобус, кажется, только что пропустили, – сказал Тим.
– Да пофиг! – отозвалась я.
Голос вроде ничего, бодрый.
– Ага, пофиг! Следующего полчаса ждать. Может, пешком пройдёмся? Я тебя провожу. Ты чего смеёшься, Лесь?
Я показывала пальцем на объявление.
– Ку… куплю… Ой, держите меня!
Говорить я не могла, согнулась пополам от дикого смеха, я задыхалась, слёзы текли по лицу.
Объявление вещало: «Куплю рога марала, оленя, лося. Если нужно, приеду на дом»
– Прикольно, – оценил Тим.
Но смеяться не стал. Подождал, пока мой приступ закончится, достал бутылку воды, протянул мне.
Я отхлебнула.
– О-ох! Кому нужны рога марала? Надо же… Я запишу телефон.
Я в самом деле его записала, не знаю, зачем.
На том самом листе со стихами.
Тимофей
А ведь это была истерика!
Вовсе не объявление рассмешило Леську, ничего нет смешного в этих рогах марала и лося. Одно из идиотских предложений, вроде тех, на которые ведётся мой папаша.
Что её так зацепило? Неужели то, что я догадался о том, кто написал стихотворение? Ну и что за страсти? Написала и написала, с кем не бывает? Некоторые вообще поэтами становятся. И ничего, живут как-то.
Я немножко подумал о том, как Леська будет жить. Представил её в роли офисной служащей, официантки, сторожа в зоопарке. Не вписывалась моя подруга ни в один из образов. Утомившись, я оставил это занятие. Пусть сама думает о своём будущем.
Инну я вчера не застал на месте. А сегодня не рискнул отправиться к ней, чтобы не попадаться на глаза Вере Васильевне.
Я подкараулил Инну возле крыльца. Она шла в своём бирюзовом пуховичке и болтала по телефону. Увидела меня, разговаривать перестала и стёрла с лица улыбку.
– Чего тебе?
– Почему так грубо?
– Ты другого не заслуживаешь!
– Вообще-то и правда тупая идея: приклеить банковскую карту к декоративному блюду. У тебя что, сейфа нет?
– В сейфе наличка… Откуда ты знаешь? – спохватилась Инна.
– Дедукция! Моя голова работает лучше, чем у твоего Убогого Витальевича. Ну, плюс небольшой элемент случайности.
– Вера Васильевна сказала, чтобы я положила карточку отдельно. Не могу же я её в ящике стола держать!
– А на стенке можно!
Инна прищурилась:
– Ребров! Ты точно не имеешь к этому отношения?
Я поднял руку:
– Торжественно клянусь, что непричастен к этому гнусному делу и вообще чист, как роса!
– Как слеза.
– Что?
– Обычно говорят «чист, как слеза».
– Я избегаю стереотипов.
– Лучше бы ты неприятностей избегал.
– Ничего не могу поделать. Неприятности преследуют меня с рождения.
Инна покачала головой, поправила сумочку на плече и потопала на работу.
Леся
День начался хорошо. По пути в школу меня нагнал Тим. Так странно, обычно он опаздывает.
– Лесь, я хотел сказать, чтобы ты не выбрасывала то стихотворение, – сказал он. – Оно реально хорошее. Кто бы его ни написал.
И улыбнулся.
И я моментально всё ему простила.
На
