Незнакомец выключил фонарь и постучал в калитку.

— Герр фельдфебель, не могли бы вы мне помочь?

Меньше чем через четверть часа Шпатц на нетвердых ногах стоял на земле. Его спасителем оказался начавший седеть мужчина с глубокими складками поперек высокого лба. Он был одет в форменный комбинезон семнадцатого эллинга.

— Как тебя угораздило туда забраться, герр Грессель?

Фельдфебель, который, как Шпатцу казалось, должен был бы тоже проявить интерес к этой истории, равнодушно осмотрел Шпатца и вернулся на свой пост снаружи калитки.

— Простите, герр... эээ...

— Ропп, герр Грессель. Клаус Ропп.

— Простите, герр Ропп, — Шпатц вежливо кивнул. — Я поспорил с ребятами, что смогу туда забраться, но переоценил свои силы.

— Да? — Ропп иронично посмотрел в лицо Шпатцу. — Ай-яй-яй, как неосторожно с вашей стороны...

С одной стороны, Шпатца подмывало сдать обидчиков, рассказав про устроенную ни за что, ни про что «темную» и злую шутку с подъемником, с другой — у него было время подумать, пока он сидел под потолком. Если поведает начальству об этих развлечениях, то, может быть, того парня с сальными волосами и его приятелей и накажут, а может и нет. Катая тачку и крутя ворот, он успел выяснить не так уж и много. Но понял важный для себя момент — он ничего не знает о жизни рабочих. И в родном Сеймсвилле, и здесь, в Шварцланде, ему приходилось иметь дело с чиновниками, клерками, инженерами, врачами, кем угодно, но не с простыми работягами. Они казались чем-то само собой разумеющимся, безымянной и бессловесной массой, которую при необходимости можно заменить. Задача втереться в доверие необразованному быдлу выглядела простой, Шпатц всегда считал себя обаятельным парнем, и у него никогда не возникало проблем с общением. Но все оказалось сложнее — катая грохочущую тачку, он прислушивался к разговорам, и не понимал их. Они говорили вроде теми же словами, а не на странном диалекте, как в Унии Блоссомботтон, только их разговоры звучали еще менее понятно, чем говор необразованных горцев. Но один вывод он для себя сделал — если сейчас он расскажет Роппу о том, что его избили, а потом подняли на верхотуру и бросили, то найти с ними общего языка и не удастся. И не факт, что кто-то из них вообще понесет наказание, может быть, это обычное дело, и так здесь принято приветствовать новичков.

— Да, герр Ропп, я прошу прощения за самонадеянность и готов понести наказание.

— Наказание, — задумчиво проговорил Ропп и несколько раз качнулся с пяток на носки. Потом схватил Шпатца за руку и повернул ладонью вверх. — Белоручка ты, герр Грессель. Как тебя занесло в разнорабочие?

— Семейные обстоятельства, герр Ропп, — Шпатц опустил глаза. — Я работал клерком в департаменте учета транспорта и поссорился со своим начальником. Меня уволили, и я не смог найти другую работу.

— Понятно... — Ропп одними губами улыбнулся. — Понятненько. Пойдем-ка со мной, герр Грессель, поболтаем...

Каморка Роппа была в низком одноэтажном здании, притулившемся сбоку ряда эллингов. В тени их грандиозности Шпатц этой постройки по началу даже не заметил. В комнате Роппа ничего, кроме топчана, небольшого стола и стула не было - просто спальня на тот случай, если он остается ночевать на люфтшиффбау. На топчане лежала скатка из постельных принадлежностей, на столе — миска и кружка. Разговора о подробностях работы в транспортном департаменте Шпатц не опасался — он знал достаточно со слов Мозера, чтобы выдержать даже самый пристрастный допрос. Семейную же историю сочинил незамысловатую — тайный роман с дочкой начальника, которого его кандидатура не устроила, что и привело к плачевным последствиям для карьеры. Крамм не раз объяснял, что чем проще вымышленная биография, тем легче в нее верят.

— Знакомая история, — Ропп наклонился и нашарил в сумке-мешке под столом плоскую стеклянную фляжку. — Один необдуманный поступок, одна подпись на невзрачной бумажке, несколько сказанных шепотом слов — и вот ты уже нет у тебя никаких перспектив и никакой карьеры.

— Надеюсь, что для меня еще не все потеряно, герр Ропп, — Шпатц взял из рук Ропща фляжку и сделал глоток шнапса. Поморщился, и с благодарностью кивнул.

— Неожиданный выбор места работы, Грессель.

— Это получилось случайно, герр Ропп. Я просто взялся за первый попавшийся вариант, даже не разглядывая предписания. Но сейчас понимаю, что мне повезло.

— Повезло? — Ропп засмеялся. — Какие чудеса творит вовремя выпитый глоток шнапса. Разве этого испуганного воробушка я снял не более получаса назад из-под потолка?

— Не смейтесь, герр Ропп. Да, я здорово устал, мои руки не привыкли к тяжелой работе, да и на высоте я, оказывается, не такой смелый, как думал, — Шпатц посмотрел на свои многострадальные ладони. — Но люфтшиффы — это что-то удивительное. И сейчас, когда я чувствую, что в одном из этих небесных исполинов уже есть частичка моего труда, мне хочется собой гордиться. Хм... Как-то чересчур романтично звучит, да?

— Ну почему же... — Ропп перестал улыбаться. — Я понимаю, о чем ты говоришь. И наверняка каждый, кого ты сегодня видел в эллинге, понимает.

— Наверное, я бы хотел сделать здесь карьеру...

— А ты хороший парень, Грессель, — Ропп хлопнул Шпатца по плечу. Потребовалось немало усилий, чтобы не сморщиться от боли в сломанном ребре. — Если выдержишь, можешь далеко пойти. Тебе надо поторапливаться, чтобы успеть на последний ластваген. Я присмотрю за тобой, чтобы больше ты случайно не полез куда-то повыше.

Шпатц смотрел в окно на сгущающиеся сумерки. Отчасти он был собой доволен. Хотя бы в том, что остался в живых, а не валялся на полу эллинга мешком сломанных костей. С другой — ругал себя и Крамма за легкомыслие. Оконное стекло холодило ушибленную скулу, болели сбитые ладони, даже дышать было больно. Еще и свидание это завтра... Проклятье. Отличный же из него получится соблазнитель — со сломанным ребром, разбитой губой и синяком во всю скулу. Шпатц невесело усмехнулся и оглядел немногочисленных пассажиров последнего ластвагена из люфтшиффбау. Парочка сонных клерков из бухгалтерии, парень в форме полетного механика, наверное из испытателей, двое оберфельдфебелей. Все рабочие дневной смены уже уехали. Вечерняя смена остается ночевать в эллингах и уезжает утренними ластвагенами. «Хорошо, что завтра я не работаю», — подумал Шпатц и снова стал смотреть в густые сумерки, неспешно превращающиеся