— Что я слышу: ангел восхищается хитростью?

— Восхищаюсь. Не будь мы с тобой хитрые, не гуляли бы сейчас по улицам Неаполя в год тысяча триста сорок седьмой от Рождества Христова. Какая замечательная осень!

Лето не хотело уходить. Ноябрь отсчитывал последние числа, а дни стояли теплые и тихие, как в августе. Урожай винограда собрали сказочный, весь город пропах душистым соком, уже начавшим свое таинственное движение в дубовых бочках.

Месяц, выпрошенный у Хастура, подошел к концу.

— В Риме у меня есть богатый дядюшка. Получил от него письмо, пишет, мол, расхворался, приезжай скорей, — уверенно вещал Кроули между первой и второй кружкой. Боккаччо, сидящий напротив, помрачнел.

— И надолго ты уезжаешь?

— О, месяца на три, не дольше! Упокою старого хрыча, получу наследство и продолжим творить истории для твоей будущей книги!

Он врал расчетливо и почти спокойно. Знал: так лучше. Нельзя дожидаться последнего часа, отмеренного каждому человеку, надо отпускать его раньше, в расцвете лет, чтобы милосердная память смертного стерла со временем ненужные воспоминания и заменила новыми. Был желтоглазый — и нет; и не было никогда. Только бессмертные одни и понимают до самого конца смысл этого слова: никогда.

— Джованни, я уеду, но и ты тоже уезжай. Найди какое-нибудь место, где поменьше людей и побольше чистой воды. Поверь мне, я знаю, о чем говорю.

— Погоди, а ты? Если все эти россказни о чуме — не пустые слухи...

— Не пустые. Но я должен ехать, а ты должен позаботиться о себе.

— Аспидо, я буду молиться за тебя.

— Они так часто это говорили... Но я так и не придумал подходящего ответа. Наверное, потому, что не называл им своего настоящего имени, а, значит, молись они за кого-то другого? А на следующую ночь, когда был уже на полпути к Авиньону, я ее увидел. Чуму. Черное зарево на полнеба — такое, что ночные небеса кажутся полинявшей серой тряпкой. И белесый шар у самого горизонта, точно чудовищный гнойный нарыв.

— Я видел то же самое. Гавриил толковал мне что-то об испытании крепости веры и праведности, а мне хотелось закричать прямо ему в лицо, что это тупое, слепое и глухое нечто, которое никого не испытывает, а просто убивает всех подряд. Иногда жалею, что не крикнул.

_____________

[1] зеленый приблизительно с XIV века начинает считаться в Европе цветом нечистой силы.

Глава 3. Хранитель королевской библиотеки

— ...Друг мой, все люди делятся на два вида: те, у кого заряжен револьвер, и те, кто копают. Ты — копаешь.[1]

Кроули отсалютовал герою Клинта Иствуда пустым стаканом, поставил видео на паузу и собрался отправиться в кухню, чтобы сочинить очередной коктейль. Рецепт почти оформился в его мозгу, когда в гостиной резко запахло озоном и между столом и диваном материализовался Азирафель.

— Не помешал? — отрывисто спросил он. — Таблички на выходе не было.

После того безумного лета, которое оба назвали «антихристовым», они почти одновременно пришли к выводу, что таиться от начальства уже не нужно, а если так, то не проще ли жить под одной крышей? Поначалу идея выглядела чрезвычайно вдохновляющей, но уже при выборе места жительства появились первые трудности. Их удалось кое-как преодолеть, и тут подкрался вопрос, как должен выглядеть будущий дом. Друзья, прошедшие вместе огонь и воду, едва не поссорились, выбирая подходящий проект. Любые попытки совместить ангельский и демонический вкусы порождали таких архитектурных кадавров, что ради их устойчивости пришлось бы менять законы физики. Кроули не возражал, но Азирафель напомнил о толпах туристов, которые непременно прознают о новой достопримечательности, где бы она ни находилась, и пожелают ее увидеть.

В итоге сошлись на том, что в Лондоне не так уж плохо, перемещать на новое место горы книг и нажитого скарба очень утомительно, а частые расставания — залог не менее частых встреч и это прекрасно. Наконец, сверхъестественным существам ничего не стоит воспользоваться четвертым измерением для мгновенного перемещения между книжным магазином в Сохо и квартирой в Мейфер. А чтобы не оказаться незваным гостем, договорились в случае необходимости вешать на выходе из параллельного пространства табличку: «Извини, я занят. Если что-то срочное, звони». И еще ни разу ни у кого из них не возникло нужды в такого рода предупреждениях.

Кроули хотел было ответить, что всего лишь пересматривает любимые фильмы под разнообразную выпивку и будет рад компании, но вдруг понял: озон. Запах грозы и тревоги. Во всклокоченных волосах Азирафеля промелькнули голубые искры, хорошо заметные в вечерней полутьме гостиной. Демону сделалось не по себе.

— Что стряслось? Ты пытался сломать электрический стул?

— Что ты делаешь, когда злишься? — ангел не оценил шутку.

— Ну, разное... — Кроули честно задумался. — Ору на свои растения. Гоняю на «Бентли», пока не отпустит. Надираюсь до зеленых херувимов.

— Ты хотел сказать, чертей?

— Черти — промежуточная стадия. Но чаще всего... — он выразительно посмотрел на ангела: — чаще всего я вламываюсь в магазин к своему другу и высказываю все, что меня злит. И только тогда мне по-настоящему становится легче. — Кроули выключил телевизор и сделал несколько шагов к Азирафелю. Подходить близко опасался: тот искрил и потрескивал, как пробитый электрокабель. — Дверь в оранжерею прямо за тобой. За руль не пущу, сам понимаешь. Выпивка имеется любая и в неограниченном количестве. И я тебя внимательно слушаю.

Ангел набрал в грудь воздуху и с шумом выдохнул.

— Меня взбесили наши обскуранты! — он поднял руки, собираясь, по привычке, поправить лацканы пальто. Между ладонями промелькнула короткая бледно-голубая молния. — Ретрограды! Фарисеи! Ф-ф... Филистеры!

— Налить тебе что-нибудь?

— Позже... Понимаешь, я не мог больше смотреть на пустые улицы. На запертые ворота нашего парка. На закрытый «Ритц»... Я так истосковался по страсбургскому паштету! — Азирафель снова хотел вскинуть обе руки, но, вспомнив молнию, остановился и сунул их в карманы брюк.

— Так что же ты сделал?