Шрифт:
Закладка:
— Умолкни, — спокойным, но в то же время угрожающим голосом произнес Лейгур, взглянув на стоящего рядом коллегу.
— Я помогу им, — вдруг откликнулся Тихон, подняв руку. — Я за то, чтобы нести Вадима Георгиевича до конца.
Все удивились решению Тихона, а некоторые, вроде Арины и Нади, даже с недоверием оглядели его, будто приняв сказанное за шутку.
— Твоего мнения здесь вообще никто не спрашивал, сопля зеленая, — гаркнул Юдичев. — Сиди и не отсвечивай.
— Тебя спросить забыл, крыса корабельная.
— Че ты вякнул, щенок?
Юдичев уже было стал обходить костер, чтобы добраться до мальчишки — тот тоже времени даром не терял, крепко сжав спрятанная нож в кармане куртки, — но к счастью вмешался Лейгур:
— Пацан уже давно заслужил быть частью команды, и право голоса у него есть, как и у каждого здесь. Так что вернись на место.
Юдичев продолжал испепелять злобным взглядом мальчишку, а потом указал на него.
— Я тебе твой острый язычок оторву с корнем, если еще раз будешь перечить мне, сопляк. Усек?
— Ага, как же, обязательно, — продолжал язвить Тихон, хоть в голосе его и слышалось содрогание.
Юдичев не сводя с мальчишки глаз сел обратно.
Через минуту возникшее внезапно напряжение в команде спало, и Лейгур продолжил:
— Я, конечно, твой выбор не понимаю, малой, но «за», так «за».
— Да че тут понимать-то. — Тихон пнул веточку под ногой прямиком в костер. — Он меня тогда еще на корабле пожалел, несмотря на мой поступок, да и защищал постоянно. Должен я ему, вот так.
— Твоя правда.
— Спасибо тебе, — внезапно произнесла его Надя. Кажется, это был первый случай, когда она обратилась к мальчику не с угрозой его прикончить.
Даже сам Тихон изрядно удивился благодарности в его адрес от столь невзлюбившей его с самой первой их встречи прогрессистки. Он все силился ответить ей словом, но по итогу лишь проглотил невидимый комок и едва заметно кивнул.
— Так, стало быть у нас четыре «за», и трое «против», — подытожил Лейгур и обратил свой взор на Матвея. — Получается, последнее слово за тобой, Матвей. Если проголосуешь «против», значит понесем, даже несмотря на поровну разделенное количество голосов.
— Что за тупость? — вновь взъерепенился Юдичев. — Почему это за ним последнее слово?
— Потому что мы, так или иначе, должны прийти к решению. В нашем случае «ничья» ничего не поможет, если, конечно, никто вдруг не изменит свой голос. — Он медленно осмотрел всех присутствующих, давая время обдумать еще раз принятый ими выбор. — Возражений нет. Матвей?
— Вот значит как… — Собиратель снял шапку, почувствовав, как от переполняющего волнения запотели его волосы.
— Прости, так уж получилось.
— Матвей, прошу тебя… — взмолилась Маша, глядя на него. Сердце кровью обливалось при виде ее заплаканного лица.
— Матвей… — на этот раз голос подала Арина. Карие глаза девушки горели решимостью и твердостью. — Подумай хорошенько.
— Да, Матвей, подумай хорошенько, — подхватил Юдичев.
Собиратель встал и отошел в сторону, оперся на столб и погрузился в размышления. Подняв голову, он заметил, как из тьмы за ним наблюдали святые из наполовину разрушенного иконостаса. Десятки глаз словно видели его насквозь, отслеживали каждую его мысль. И хоть в его сердце не было и капли веры, от их вида ему сделалось дурно.
— Завтра, — пролепетал он.
— Что? — уточнил Лейгур.
Он повернулся к остальным, попытался стряхнуть с себя внезапно охвативший его страх.
— Утро вечера мудренее, так ведь говорят, верно? — произнес Матвей. — Я проголосую завтра утром. Возможно, за ночь кто-то передумает.
Не все встретили решение Матвея — точнее его отсутствие — положительно. Арина пожелала возразить, но едва произнесенное слово так и повисло в воздухе. Юдичев тоже остался недоволен, махнув рукой и пробормотав себе что-то под нос.
— Утром так утром, — нехотя согласился Лейгур и сел обратно греть руки у костра. — В конечном счете, в ближайшие несколько часов мы отсюда ни ногой.
На том и сошлись.
Первым дежурить выпало Матвею.
Пока все спали или пытались уснуть, собиратель поддерживал огонь, помешивая угли найденной снаружи палкой.
Он все силился вспомнить, сколько дней прошло с тех пор, как они покинули Москву? Десять дней? Пятнадцать? Он совершенно потерял счет времени. Конечно, можно было бы включить ваттбраслет и посмотреть точную дату, но не хотелось тратить на это даже крохотный ватт, столь необходимый для выживания.
Взгляд собирателя упал на стонущего не то во сне, не то в бреду старика и его дочери, согревающей того в объятиях. В очередной раз мысли о судьбе Вадима Георгиевича настигли его как мерзляк в холодную погоду, а ведь он так силился не думать о нем хотя бы эту ночь! Вновь предстал перед глазами образ Маши, бьющей его по груди кулаками и проклинающего до конца дней. Выбор-то свой Матвей сделал сразу, едва поднялось голосование, только никак не мог набраться храбрости произнести решение вслух, боясь гнева убитой горем Маши. Казалось, после этого она будет ненавидеть его до скончания дней, ведь именно он последним забил гвоздь в крышку гроба ее отца.
«Но это надо сделать, Матвей, ты и сам это прекрасно понимаешь, — успокаивал он себя».
Ноги затекли, и он решил размяться. После первого шага скрипнул половица, но никто не шелохнулся — спали мертвецким сном. Он подошел к Маше, долго смотрел на ее профиль и на растрепанные волосы; хотел их поправить, но не стал, боясь нарушить ее покой.
Потом вдруг заметил как напротив зашевелился локоть Арины. Он подошел ближе и увидел, как та писала карандашом в своем красном дневнике; с того дня, как они покинули Приморск, она часто писала в нем что-то.
— Не спишь?
Арина медленно закрыла дневник.
— Не могу. — Она посмотрела на него. — Ты?
— Я же на стреме.
— А… точно.
— Все хочу спросить, что ты там пишешь?
— Да так, всякое. — Девушка села спиной к костру. — Знаешь, мне не по себе от этого места.
— В церкви?
Она кивнула.
— Не знаю… — стала она объяснять, — с виду, здесь все
