юный господин совсем не справляется с уроками. Да и капитан Раскатов, учитель фехтования, постоянно ругает юного господина за то, что он совсем не делает никаких успехов в обращении с саблей.

Ей не хватало только добавить, что все это чушь собачья.

Так что я сделала это за нее.

— Юная госпожа! — воскликнула Фекла, и прижала руки ко рту, словно это она выругалась, а не я.

Ну да, у меня вот не было никаких уроков этикета. Так что могу, умею, практикую.

Этот господин Бонье вообще в курсе, что голод провоцирует в человеке пробуждение первобытных инстинктов?

Например — убийство!

Или это то, на что как раз надеется капитан Раскатов?

Что Платон в конечном счете озвереет и зарубит его к чертям?

И тогда граф так противненько скажет:

— Бу-бу-бу, ты снова не следил за собой, и, погляди-ка — кто-то реально умер!

Вот так неожиданность.

Ну, не удивительно, что Платон такой бледный и худой, он со своими уроками, наверное, вообще ничего не жрет.

— Где он? — спросила я, потеряв всякий интерес к собственной тарелке и подскакивая из-за стола.

Фекла захлопала глазами.

— Где у Платона проходят уроки?

— В библиотеке.

— Отлично, — кивнула я. — Пойдем.

— Что, куда вы, юная госпожа? — всполошилась Фекла.

— О, — протянула я. — Думаю, мне тоже нужны уроки этикета.

— Нет-нет, граф сказал, что наймет вам учителей в ближайшее время, юная госпожа, уроки этикета для юноши и девушки ведь так различаются, пожалуйста, вернитесь за стол, вы даже не притронулись к еде!

— Нет, — я покачала головой. — Я хочу начать прямо сейчас.

Уверена, наставник Бонье по достоинству сможет оценить мой голод.

* * *

Мой преподаватель философии в университете говорил, что идеал недостижим. Он является для нас некой путеводной звездой, самой яркой точкой на горизонте, до которой мы никогда не сможем добежать, как бы быстро мы ни бежали, и именно поэтому мы так называем его — идеал. Что-то совершенное, абсолютное, что-то, чего мы желаем всем сердцем, и именно поэтому можем влачить свое жалкое существование крохотной песчинки, плача и цепляясь за эту зыбкую надежду.

Это прямо противоречило тому, что в том же семестре на своих лекциях говорил преподаватель экономики. Идеал в его понимании выглядел не просто достижимым, но и измеримым. А еще актуальным и инвестиционно привлекательным, если уж на то пошло.

Жизнь полна неудач и провалов, боли и разочарований, но деньги, любил повторять он, деньги делают ее значительно лучше.

Впрочем оба они сходились в одном — я была невыносимым студентом.

Я толком не слушала лекции, предпочитая скролить ленты соцсетей, и потому задавала миллион тупых вопросов, когда наступало время для вопросов. Я задерживала сдачу работ. Я с трудом наскребала проценты оригинальности.

И, по всеобщему признанию — было куда проще научить чему-то обезьяну, чем меня.

Если бы я решила сдавать на права, все пешеходы мира оказались бы в опасности, к счастью для них — я умерла гораздо раньше, и попала в мир, где автомобилей в принципе не водилось, так что все могли с облегчением выдохнуть.

Все, кроме господина Бонье, разумеется.

Довести которого — я считала делом чести.

Граф и правда планировал пригласить для меня отдельных учителей — наставницу по танцам, наставницу по этикету, какую-то грымзу, что учила клепать стихи, и флористку, которой полагалось объяснить мне, как послать кого-нибудь с особой изощренностью, специальным образом обвязав лентами букет.

В моем понимании это было возможно только в том случае, если на лентах было написано широко известное во всех мирах неприличное слово, так что на флористку я согласилась.

Из интереса.

Для всего остального у меня было оружие пострашнее любого меча — лесть.

— Но разве господин Бонье не сможет учить меня? — непонимающе захлопала глазами я. — Ведь, если отец, — мне пришлось пойти на эту хитрость, и перестать в глаза звать его графом и Его Сиятельством, как он и просил, если я хотела чего-то добиться, — нанял его, он невероятно хорош. Он знает все об этикете. А если он не знает, то почему он учит брата? Хочет, чтобы тот выставил себя дураком? И опозорил отца?

Господин Бонье был крошечного роста, что неплохо компенсировалось его гигантским самомнением.

Злобный, морщинистый как престарелый шарпей, с отвратительно слюнявыми уголками рта и в очках, которые то и дело съезжали вниз по носу, вынуждая его поправлять их пухлыми кривыми пальцами.

Эти очки запотели от пара, который с самого начала этой беседы валил из его ушей.

У графа по жизни была одна радость — глумиться над людьми, так что он немедленно ухватился за возможность и повернулся к господину Бонье с фальшиво изумленным выражением лица.

— Действительно, — сказал он. — Неужели ваших талантов недостаточно для того, чтобы справиться с маленькой девочкой? К тому же такой славной, как Дафнюшка.

Я покивала головой.

— Ваше Сиятельство, — подобострастно принялся лепетать господин Бонье. — Я не сомневаюсь в том, что юная госпожа способна без труда усвоить материал, — лжец. — И, конечно же, я прекрасно осведомлен обо всех аспектах этикета высшего общества, однако, — он замялся.

— Однако? — вскинул бровь граф.

— Однако, это может существенно помешать юному господину. Как я уже говорил, юный господин учится медленно. С появлением на занятиях юной госпожи, боюсь, весь прогресс, которого мы добились и вовсе исчезнет, как утренняя дымка.

Словно там был какой-то прогресс.

Я обалдевала от наглости этого старика.

Потому что все то время, что он говорил, я следила за выражением лица графа.

И это выражение не было хорошим.

Да — он был строг с Платоном.

Да — он редко обращал на него внимание.

И да — он ни разу даже не поздравил его с днем рождения, потому что в этот день он каждый год запирался в своем кабинете, шел в потайную комнату, где висел портрет матери Платона, и подолгу смотрел на него, безмолвно рыдая.

Но.

Но он снова женился, и он очень старался выглядеть хорошим парнем перед матерью и передо мной, и я начинала думать, что если он так поступил, то, возможно, он наконец решил отпустить свое горе. И если это так, то наверняка — где-то глубоко в душе он захотел бы наладить отношения и с Платоном.

И, ну, отношение к Платону в реалиях аристократического общества — это во многом отношение и к самому графу. Господин Бонье сейчас завуалированно назвал Платона тупым, что означало одно из двух: тупой была покойная графиня или сам граф. И за любой из вариантов граф вполне мог бы господина Бонье вызвать