Отправляясь спать, я подошел проститься с ней и почувствовал ее слезы на своих щеках. Почему она плакала? Были ли это слезы гордости от того, что рассказал ей де Бигорель, или слезы отчаяния, поскольку мы должны были расстаться?

Я думал о нашем расставании, и эта мысль беспокоила меня все сильнее.

– Не плачь, мамочка, – сказал я, обнимая ее, – я не покину тебя.

– Но это необходимо для твоей пользы, мой милый мальчик. Де Бигорель совершенно прав. Надо согласиться.

Глава V

У де Бигореля

Де Бигорель вполне оправдывал свою славу чудака.

Мы встретились у двери его дома: он издали увидел меня и вышел ко мне навстречу.

– Иди сюда, – сказал он и, не давая мне времени опомниться от смущения, спросил: – Писал ли ты когда-нибудь письма?

– Нет…

– Ну, так напиши сейчас матери, что ты благополучно до меня добрался и что Суббота завтра придет к ней за твоим бельем. По этому письму я пойму, что ты уже знаешь, а чему тебе предстоит научиться. Садись здесь.

Он привел меня в большую комнату, уставленную книгами, указал мне стол, где были разложены бумага, перья и чернила, и оставил меня.

Мне больше хотелось плакать, чем писать. Меня смутил холодный, деловой прием. Волнение, охватившее меня при расставании с матерью, еще не улеглось, меня душили слезы, но я пересилил себя и принялся писать. Я перепачкал бумагу больше слезами, чем чернилами. Это было первое письмо в моей жизни. С непривычки я ничего не мог придумать и написал только то, что сказал мне де Бигорель: «Я дошел. Завтра к вам придет Суббота за моим бельем».

Я уже с четверть часа сидел над этой несчастной фразой – письмо не делалось длиннее. В соседней комнате де Бигорель беседовал с Субботой.

– Ну, вот и мальчик пришел, – говорил Суббота.

– А ты думал, что он не придет?

– Я думал о том, как здесь все должно измениться с его приходом.

– Это почему же?

– Вы завтракаете в полдень, я пью свой кофе рано утром. Разве может ребенок так долго ждать завтрака? Не лучше ли ему пить со мной кофе?

– Ты с ума сошел со своим кофе!

– Я никогда не занимался детьми.

– Но сам-то ты был ребенком! Ну, припомни это время: как с тобой обращались, так и ты поступай с ним.

– Так не годится. Со мной поступали строго, и если вы думаете, что и его надо так воспитывать, то лучше прямо сейчас отправьте его обратно. Не забывайте, что вы кое-чем обязаны этому мальчику.

– Ты сам не забывай об этом и поступай соответствующим образом.

– Так давать ему по утрам кофе с сахаром?

– Подавай кофе так, как ты любил его пить, когда был ребенком. А лучше спроси, как мальчик любит его пить.

– Ну, коли так, то все будет замечательно…

Вскоре после этого разговора де Бигорель зашел ко мне.

– Ты ничего не делаешь? – спросил он, прочитав мое письмо. – Иди, погуляй. Придет время – научишься и письма писать.

Остров, где жил де Бигорель, назывался Пьер-Гант. Он был совершенно особенный, по крайней мере я такого еще никогда не видел.

Пьер-Гант поднимался высоко над морем и имел форму удлиненного треугольника. Один его угол – самый длинный и тупой – отделялся от земли небольшим проливом около четырех метров шириной. Остров был покрыт роскошной растительностью: трава, кустарники и деревья, а между ними выступали серые гранитные скалы.

Дом был расположен на вершине острова, на маленьком плоскогорье. Благодаря этому из него открывался прекрасный вид и на побережье, и на море. Зато он был открыт всем ветрам, но они были ему не страшны. Дом был построен как крепость и мог выдержать осаду англичан. По берегу острова стояли сторожевые башни. Стены дома были сложены из гранита и имели толщину в несколько футов[8], а крышу не пробили бы и бомбы.

Когда де Бигорель купил эту старую крепость, он пристроил к ней снаружи галерею, что несколько оживило дом и увеличило его площадь. Внутри были поставлены перегородки, чтобы приспособить его под жилье. Правда, дом не стал от этого ни более удобным, ни более элегантным, но главное – сохранилось его уникальное качество: он был крепок, как скала, на которой он стоял, и никакие ветры ему не были страшны.

Эти ветры для острова были и его врагами, с которыми надо было постоянно бороться, и благодетелями, потому что зимой они смягчали холод, и в защищенных местах под скалами и развалами камней росли такие растения, которые на берегу могли жить только в оранжереях, например, олеандры, фуксии и смоквы.

Почти все, что здесь росло, своим происхождением обязано было природе, но кое в чем ей помог и де Бигорель. С помощью Субботы он превратил остров в огромный дикий сад. Правда, западная часть острова не изменилась, поскольку она беспрерывно подвергалась действию ветров и ее постоянно орошали брызги волн. Она служила пастбищем для двух маленьких бретонских коров и черных овец.

Самым интересным и важным было то, что все работы на острове производили сами его жители, без помощи наемных работников. Я и раньше слышал, что здесь трудились только де Бигорель и его верный слуга Суббота, причем де Бигореля упрекали в скупости, но теперь я понял, что это делалось по глубокому убеждению. «Человек должен все для себя делать сам, – часто говорил де Бигорель, – и я живой пример тому, что это возможно».

Он действительно жил своим трудом. Все необходимое для повседневного обихода он получал с острова: питался молоком своих коров, плодами и овощами своего сада и огорода, рыбой, которую Суббота ловил в море, хлебом, испеченным дома из муки, смолотой на маленькой ветряной мельнице, которая была чудом мастерства де Бигореля. Остров был настолько велик, что мог производить достаточно хлеба и иной провизии на весь год: здесь росли даже яблоки для сидра!

Надо сказать правду, что Суббота трудился значительно больше, чем де Бигорель. В своей жизни Суббота перепробовал много занятий: он был юнгой, матросом, денщиком у офицера, поваром на китобойном судне. Знал он и множество ремесел.

Отношения де Бигореля и Субботы нисколько не походили на отношения хозяина и слуги, скорее они были товарищескими: ели они вместе, только де Бигорель занимал место во главе стола. Когда я жил с ними, меня их незатейливая жизнь и простые отношения нисколько не удивляли, но теперь это кажется