Мы невзлюбили друг друга с пол-оборота… А может быть, не мы, а только я. Слишком уж разными мы были. Про таких как я говорили: «красавица, спортсменка, комсомолка». Последнее успешно заменялось должностью старосты и профорга. Не то чтобы я прям кичилась этим, но это было частью моей неспокойной натуры — быть везде. Лекции, семинары, практика, собрания, мероприятия. Всё должно было быть чётко, вовремя и по правилам. Я сама так жила и от других ждала того же. Нужно ли говорить, что Евич был последним, кто мог вписаться в эту концепцию? Раздолбай, лоботряс, лентяй, балагур… Да кто угодно. Только не добропорядочный студент одного из престижнейших ВУЗов страны. Этим он и покорял людей: своей неформатностью и неформальностью. Этакий возмутитель спокойствия.

Он был не дурак, совсем не дурак, но предпочитал пользоваться своими мозгами только в самых отчаянных моментах, что просто убивало меня. Что давалось Сонечке потом и кровью, часами работы и зубрёжки, Макар брал с одного раза, стоило ему улыбнуться в нужном месте и пустить в дело хотя бы толику своей харизмы.

Мы провоевали почти весь год. Я как староста сдавала его направо и налево (хотя обычно старалась стоять за своих одногруппников горой), педантично отмечая в журнале каждый его прогул и косяк.

А он звал меня заучкой и ботанидзе, через раз комментируя то меня, то мою внешность, что почти всегда вызывало приступ неконтролируемого хохота у всех присутствующих.

Детские игры, знаю. Но сколько раз я приходила домой зарёванная, после очередной его подколки. Но от слёз легче не становилось. У моих родителей была чёткая позиция, что их дочь должна быть лучше всех.

— Софья Стычника, не может себе позволить рыдать из-за кого-то плебея, — морщился отец, наблюдая мои страдания. А мама стояла в стороне и с привычным неодобрением поджимала губы.

Поэтому на следующий день наша война всегда начиналась вновь.

Всё изменилось в последний день лета, перед самым началом четвертого курса. Стояла ужасная жара, и мы всей группой отправились за город провожать каникулы.

Гуляли на берегу местной реки. Ребята пили, шумели, купались. А я сидела на краю деревянной пристани, обняв колени. Веселиться так, как они я не умела, но где-то внутри себя, мне нравилось ощущать себя частью большой компании.

Кто-то из пацанов будучи прилично пьяным, решил подшутить надо мной, столкнув меня в воду. И, наверное, это было бы смешно, если бы я умела плавать. Но я не умела, и, захлебываясь речной водой, от которой жгло лёгкие, я пошла ко дну. Спас меня Макар. Нырнул, вытащил, помог доплыть до берега. А потом ещё наорал на неслучившегося шутника и разогнал всю толпу, собравшуюся вокруг. Меня бил озноб, несмотря на жару и палящее солнце. Он вернулся быстро, с пледом в руках и бутылкой чего-то алкогольного.

— Пей, — велел он, буквально всучив мне бутылку в руки, пока сам заворачивал меня в плед.

Категорично замотала головой, и без того напуганная случившимся.

— Пей, кому сказал, — приказал Евич, и я неожиданно для нас обоих послушалась, сделав неуверенный глоток из горлышка бутылки.

Дело было в испуге. Или же в слишком крепком для меня алкоголе. Но я разревелась, уткнувшись в его грудь, и он не оттолкнул, даже наоборот, прижал к себе, и всё время, что я пускала слезы, бормотал мне какие-то успокаивающие слова.

— Ну что, Сонька, не вышла из тебя рыбка? — в конце пошутил он, когда я уже немного пришла в себя.

— Не говори так, — всхлипнув последний раз, попросила я его.

— Да? А почему?

— Это унизительно, — сказала, и тут же испугалась. Не хотелось давать в руки врага ещё один инструмент против своей репутации. Мне и так было стыдно, от того, что вот так при всех выяснилось, что я не умею плавать.

— Да ладно тебе, — хмыкнул Евич. — Со всеми бывает.

Я замотала головой.

— Только не со мной. Если родители узнают, они меня убьют.

Даже не знаю, откуда во мне взялась эта излишняя откровенность, обычно несвойственная мне.

— Тебе сколько лет? — напрягся Макар, продолжая обнимать меня через плед.

— Девятнадцать, но это не имеет значения. Ты просто не знаешь моих родителей, — прозвучало обречённо.

Комментировать это он никак не стал, лишь какое-то время задумчиво смотрел на воду. А потом, слегка встрепенувшись, заглянул мне в лицо.

— Сонь, а хочешь, я тебя поцелую?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Он предлагал просто так, чтобы отвлечь, разозлить, взбодрить, а я каким-то неведомым для себя образом выдохнула: «Да». Макар замер. А я вдруг испугалась, что он сейчас пойдёт на попятную. Но нет. Он улыбнулся, неожиданно смущенно. Провел подушечкой большого пальца по моей губе и… поцеловал.